Статью Шиллера можно рассматривать как своего рода ответ на статью Гёте о художественном методе — „Простое подражание природе, манера, стиль" (1789), где отстаивалась идея одного, „абсолютного" метода в искусстве, каковым, по мнению автора, служит „стиль", совпадающий, по сути дела, с тем, что Шиллер определяет как „наивную" поэзию. Спор двух великих поэтов и эстетиков не вылился в открытую дискуссию (следы его можно обнаружить лишь в их переписке), но поставленная проблема привлекла внимание корифеев немецкой философской классики. Фихте, Шеллинг, Гегель высказывались по этому поводу, принимая ту или иную сторону.
Гумбольдт разбирает поэму Гёте „Герман и Доротея", рассматривая ее как высокий пример „наивного" искусства. Поэма Гёте импонирует ему утверждением естественных начал человеческого бытия. Но теоретическую часть своих рассуждений Гумбольдт строит по Шиллеру.
Он сравнивает двух поэтов — Гомера и Ариосто: «У Гомера на первый план выступает предмет, а сам певец исчезает. Ахилл и Агамемнон, Патрокл и Гектор стоят перед нами; мы видим, как они живут и действуют, и забываем, какая сила вызвала их из мира теней в эту живую действительность. У Ариосто действующие лица не менее реальны, но мы не теряем из виду и поэта, он присутствует все время на сцене, именно он нам их показывает, передает их речи, описывает поступки. У Гомера событие следует за событием, все прочно связано друг с другом, и само проистекает из другого. Ариосто плетет свою нить гораздо свободнее, но даже если она тянется сама собой, он умышленно обрывает ее, как бы своенравно играя и показывая скорее собственный произвол, нежели прочность материала; он сам себя перебивает, перепрыгивает с одного на другое, как бы подчиняя (и в этом частично заключается его мастерство) происходящее своему капризу, но на самом деле поступая в соответствии с законами контраста и созвучия ощущений, пробуждаемых у читателя… У Гомера представлены только природа и дело, у Ариосто— мастерство и личность… Оба владеют высокой степенью объективности». (Bd. 2, S. 164). Последняя фраза — почти цитата из Шиллера. Принятие Гумбольдтом теоретической позиции Шиллера не могло ему не импонировать. Впрочем, и Гёте остался доволен: ему пришлась по душе высокая оценка Гумбольдтом его поэмы „Герман и Доротея".
В 1801 г. Гумбольдт вернулся на родину и через год снова поступил на государственную службу. Его направляют в Рим в качестве дипломатического представителя Пруссии при папском престоле. В 1809 г. он возглавил департамент просвещения, в 1810 г. Гумбольдт — посланник в Вене, в 1814 г. принимает участие в Венском конгрессе, в 1817—посланник в Лондоне, в 1819 г. — министр по сословным делам. В том же году он уходит с высокого поста, с тем, чтобы через одиннадцать лет быть снова привлеченным к работе Государственного совета.
Все эти годы Гумбольдт не прекращает литературную и научную деятельность. Главная сфера его интересов теперь — языкознание. Наиболее ценное, созданное им в этой области, включено в данную книгу.
Рассматривая философское значение трудов Гумбольдта о языке, мы должны соотнести их с идеей активности познания, которая красной нитыо проходит через всю немецкую философскую классику. Идея была сформулирована в „Критике чистого разума", на которую опирался Гумбольдт (как опирались на нее
Фихте, Шеллинг, Гегель). О Канте Гумбольдт писал восторженно: «Кант предпринял и осуществил величайшее свершение, которым философский разум мог быть обязан отдельному человеку. Он проверил и прояснил все философствование и повел его путем, на котором сошлись необходимым образом философские учения всех времен и народов; он измерил, ограничил и утрамбовал почву, разрушил все ложные построения и создал основу, на которой философский анализ соединился с природными чувствами человека». (Предисловие В. фон Гумбольдта к изданию его переписки с Фр. Шиллером, Bd. VI, S. 509.) Главная заслуга Канта, по Гумбольдту, состоит в реформе философии, он побудил своих последователей к самостоятельны, м поискам, к созданию новых школ и систем, развивающих дальше найденные им принципы.
С легкой руки Гамана и Гердера иные авторы упрекают Канта в пренебрежении познавательными потенциями языка. Подобные упреки основаны на нетворческом прочтении „Критики чистого разума". В главном труде Канта, хотя и нет специального раздела о языке, но четко обрисована сфера, в которой язык находит свое применение. Тезис Гумбольдта — «язык следует рассматривать не как мертвый продукт, но как созидающий процесс» (см. наст, изд., с. 69) — не противоречит идеям Канта, более того — прямо вытекает из них.