Приведенное высказывание образует основу и для понимания категории внутренней формы языка, которая обычно и находится в центре внимания, когда ведутся споры о теоретической концепции В. Гумбольдта. В основе этой категории, бесспорно, лежит тезис о творческой деятельности человеческого мышления, воплощающейся в языке и в свою очередь испытывающей влияние языка, а также и уже отмеченное обстоятельство, что эта категория пришла в теорию языка из теории искусства. Хорошо известны слова В. Гумбольдта: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее… Язык есть не продует^дёятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)… Необходима Бсё~повтор" яющаяся "деятельность, чтобы Тюзнать сущнйСГгь живой речи и создать верную картину живого языка». К сожалению, последующие поколения языковедов не вняли завету В. Гумбольдта и изучали язык не как деятельность, а как продукт деятельности, и как раз эта позиция создала трудности в понимании внутренней формы языка. Поскольку же, язык не есть нечто раз навсегда данное (в своих продуктах), а предстает во все «повторяющейся деятельности», эта деятельность, по В. Гумбольдту, должна протекать определенным..-образом, то есть в определенной форме. По сути дела, эта форма и обеспечивает систематичность и своеобразие деятельности языка; и «в действительности она представляет собой индивидуальный способ, посредством которого народ выражает в языке мысли и чувства». Иными словами, то своеобразие и та систематичность, которые наблюдаются в проявлении деятельности языка, обусловливаются его связью с народом, с его национальным характером, с его образом мышления, почему и оказывается возможным утверждать, что «языки всегда имеют национальную форму, являются непосредственно и собственно национальным творением».
Возможно дать общее определение формы языка, и оно приводится В. Гумбольдтом («Постоянное и единообразное в деятельности духа, возвышающей артикулированный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка»), но нельзя дать определение формы отдельного конкретного языка, его внутренней формы, так как «определение формы языка представляется научной абстракцией». Сознательно прибегая к довольно элементарной формулировке, можно сказать, что внутренняя форма языка обусловливает то, что его деятельность протекает так, а не иначе, использует такие средства, а не иные. «Характерная форма языка отражается в его мельчайших элементах, и вместе с тем каждый из этих элементов тем или иным и не всегда ясным образом определяется языком». Неспроста при этом В. Гумбольдт прибегает к метафорическому сопоставлению: конкретные «языки можно сравнить с человеческими физиономиями: сравнивая их между собой, живо чувствуешь их различия и сходства, но никакие измерения и описания каждой черты в отдельности и в их связи не дают возможности сформулировать их своеобразие в едином понятии».
«Форме противостоит, конечно, материя», и на основе приведенных рассуждений В. Гумбольдт приходит к кардинальному заключению: «В абсолютно^ смысле в языке не может быть материи без формы». Логически оправданным поэтому представляется и другое заявление В. Гумбольдта, вызывающее негативные реакции: «Понятие языка существует и исчезает вместе с понятием формы, ибо язык есть форма и ничего, кроме формы». Ведь деятельность языка всегда протекает % "определенной форме, и если ее отнять, останется неорганизованная, хаотичная груда материи. В приведенных констатациях отсутствует только необходимое указание на взаимозависимость двух величин: если нет материи без формы, то не существует и голой формы без материи.
В связи с положением о форме языка следует толковать и те высказывания, на основании которых делается утверждение, что именно В. Гумбольдту принадлежит честь обоснования теории лингвистической относительности. В подтверждение этой точки зрения приводятся его слова: «Тем же самым актом, посредством которого он из себя создает язык, человек отдает себя в его власть; каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг». Это происходит потому, что «в каждом языке оказывается заложенным свое мировоззрение».