Папа торжествовал и поспешил послать легатов на собор, созванный в Константинополе для суда над Фотием и примирения двух Церквей.
Заседание на соборе начало с того, что потребовало безусловного подчинения Восточной Церкви суду папы. В 5-е заседание приведен был Фотий; на все вопросы, которые предлагали ему легаты, он от вечал молчанием. Когда же ему сказали, что молчание не избавит его от осуждения, он отвечал: «То же было с Господом Иисусом». В 7-м заседании его спросили: хочет ли он покаяться? Он ответил вопросом: одумались ли сами судьи? Против него искали доносов, его оскорбляли, но, не найдя за ним вины, Фотию и его епископам произнесли анафему... После того отослали Фотия в заточение и там лишили его всего, не только прислуги, но и свиданий с родственниками даже во время его болезни; «изобрели еще новое, странное наказание: отняли все книги».
Семь лет провел Фотий в этом заточении. Но «я только благодарил Господа, – свидетельствовал Фотий перед собором 879 года, – терпеливо нес суды Его надо мною...» «Анафема, – писал Фотий к одному другу, – произносимая проповедниками истины против нечестия – казнь страшная, самая крайняя. Но произведенная врагами истины – есть не более как баснословие или забава, и невинному вместо казни готовит неувядаемую, нетленную славу. С тех пор как исступление и неразумение ложных ревнителей дошли до того, что против всякого порядка, и Божиего и человеческого, против всякого здравого смысла поражают проклятием свидетелей и защитников истины, а напротив защищают варварскую несправедливость против Церкви Божией, – с тех пор это ужасное, крайнее наказание церковное стало предметом осмеяния, и человек добрый по праву пожелает быть проклинаемым этими людьми».
На возмутительно несправедливо обставленном соборе, открывшемся уже при преемнике папы Николая – Адриане, – где присутствующие были даже окружены вооруженными солдатами, и где, за недостатком действительных послов от трех Восточных патриархов, выставлены были в виде уполномоченных для собора сарацинские поверенные, приезжавшие для выкупа пленных, – папе было сделано, к сожалению, несколько уступок, но в деле о Болгарии было оказано твердое сопротивление и решено, что она принадлежит к Восточной Церкви.
Наконец наступило время, что император сам сознал несправедливость в отношении к Фотию и, вызвав его ко двору, поручил ему воспитание детей своих, а по смерти Игнатия возвратил ему и кафедру. В 879 году 383 епископа признали его законным пастырем Церкви. Тогда папа Иоанн VIII, которому известны были достоинства Фотия и который рассчитывал приобрести более влияния в Константинополе дружелюбием, чем угрозами, – и письмом и через легата объяснил на соборе об отмене всех прежних постановлений Ватикана о Фотии и вообще искал мира с Восточною Церковью. Но мир этот уже не мог быть прочным. Фотий не делал никаких уступок; папа потерял надежду и на Болгарию, и на признание других своих притязаний Восточною Церковью. Он вынужден был вызвать своих епископов из Болгарии, и в этой стране утвердилось Славянское Богослужение. Это обстоятельство вновь вооружило Римскую Церковь, заботившуюся не столько о том, чтобы просвещать славянские страны, сколько о том, чтобы удерживать эти области за Римскою Церковью и распространить в них свое влияние. Преемники Иоанна повторили анафему Фотию. При императоре Льве, преемнике Василия, тайные агенты папы оклеветали Фотия в замыслах против императора и достигли того, что Лев, воспитанник Фотия, спасенный им от ослепления, которому хотел его подвергнуть из подозрения Василий, низложил его с кафедры. Великий защитник правды Вселенской Церкви, можно сказать, спаситель Церкви от властолюбия и своеволия пап, скончался в том же году (886 г.) в монастыре Армонийском – под анафемою папы и в немилости у Греческого императора.
Лев, поспешив обрадовать папу известием о новом патриархе, но сознавая в душе своей, что Фотия не в чем было обличить, писал, что Фотий добровольно оставил кафедру, а не изгнан».
После Фотия осталось множество разнообразных сочинений высокого достоинства как по обширной учености, так и по изяществу слога и душевной теплоте. Они ставят его наряду самых знаменитых писателей всех веков[200].
200
См.: