Было странно возводить людей на пьедестал любого уровня. Будучи Тенью в возрасте двухсот одного года, Трэз смотрел на бесхвостых крыс как на второсортный мусор, засоряющий планету, считал их за муравьев на кухне, мышей в подвале. Единственная разница в том, что людей нельзя истреблять. Много грязи. Уж лучше стиснуть зубы и потерпеть их, чем рисковать раскрытием расы, убив кого-то, чтобы освободить место на парковке, в очереди на кассу или разгрузить новостную ленту в «Фейсбуке».
И, тем не менее, вот он, отчаянно желает оказаться на месте одного из них хотя бы на пару часов.
Беспрецедентно.
С другой стороны, они не изменились. Изменился он.
«Моя королева, пришло ли время тебе уйти? Скажи мне, если это так».
Воспоминания ворвались в его мозг, и Трэз накрыл глаза рукой с мыслью… Боже, только не это, не снова. Он не хотел возвращаться в клинику Братства… к больничной койке, на которой лежала его любимая Селена, и когда она покидала этот мир, он тоже умирал — внутри себя.
В действительности — он так и остался в том дне, хотя календарь сообщал ему иное. Прошло больше месяца, но он до сих пор помнил каждую деталь произошедших событий, от ее сбитого дыхания и паники во взгляде, до слез, бежавших по его и ее щекам.
Его Селену поразила болезнь, которая периодически задевала священный класс Избранных. За всю историю существования Избранных, определенное число женщин пострадало от Окостенения, и это ужасная смерть — твой разум продолжает жить, запертый в застывшей телесной оболочке, без возможности освободиться, и нет никакого лекарства, никто не способен тебе помочь.
Даже мужчина, который любит тебя больше жизни.
Сердце пропустило удар, Трэз опустил руки, качая головой, и попытался снова подключиться к реальности. В последнее время его мучили подобные незваные эпизоды, и вопреки логике они приходили все чаще, а не наоборот… отчего он начал переживать за свое психическое спокойствие. Он слышал расхожую поговорку, что время лечит, и, черт, может, она и была применима к другим. Что же до него? Его скорбь превратилась из ослепительной боли, которую он испытывал в начале, из агонии настолько раскаленной, что она могла сравниться с пламенем погребального костра Селены, до хронической карусели из воспоминаний, которые, казалось, с каждым днем вращались все быстрее вокруг центральной оси, коей являлась его потеря.
Собственный голос звучал эхом в его голове: «Я правильно понял тебя? Ты хочешь… чтобы все это закончилось?».
Когда настали последние мгновения ее жизни, Селена не могла говорить, им пришлось использовать согласованный ранее способ общения, в котором они допускали, что она сохранит контроль над веками вплоть до самого финала: моргнуть один раз — это «нет»… два раза — «да».
«Ты хочешь… чтобы все это закончилось?».
Он знал, каким будет ее ответ. Прочел его в ее усталом, отстраненном, затухающем взгляде. Но это был один из редких моментов в его жизни, когда нужно быть абсолютно, на сто процентов уверенным.
Селена моргнула один раз. А потом еще раз.
Он был рядом с ней, когда введенный препарат остановил ее сердце, даровав желанное облегчение.
Он в жизни не представлял, что существуют подобные страдания. Его и ее. Он не мог представить худшей смерти и уж точно не мог вообразить, что ему придется кивком головы дать Мэнни сигнал, чтобы мужчина сделал укол… не представлял, что когда-нибудь будет мысленно кричать, наблюдая, как умирает его любимая, что его оставят одного до конца своих дней.
Единственное его утешение в том, что её страдания прекратились.
Суровая реальность такова, что одновременно с этим начались его страдания.
Сразу после этого он нашел некое успокоение в том факте, что именно он остался один, чтобы скучать по ней, а не наоборот. Но, как показало время, он использовал эту панацею слишком часто — ведь больше ничего не помогало — и она перестала работать.
Поэтому сейчас ничто не несло ему облегчения. Он бы обратился к выпивке, но алкоголь только распускал и без того слабый контроль над его слезными каналами. Еда его не волновала. Секс даже не обсуждался. А на поле боя его не пустят… и Братья, и айЭм осознавали, что он крайне нестабилен.
Так что ему оставалось? Силком тащить себя сквозь дни и ночи, моля о самом банальном облегчении: свободном дыхании, крупице душевного покоя, хотя бы часе спокойного сна.
Протянув руку, он прикоснулся к стеклянному полотну, расположенному под углом, отделявшему его от остального мира, мира за пределами его персонального ада. Забавно думать, что ныне «остальной» мир когда-то был для него «реальным» миром… и в сторону расовые и возрастные различия, его превосходящее положение над клубной массой… он был далек от них по иной причине.