– Потом научу. Есть в этих замках одна хитрость! Один «специалист» по сейфам мне когда-то показал. Золотой был человек! Мастер своего дела… Ладно, пошли!
Леруа занимал квартиру на втором этаже. Туда вела просторная лестница, застланная не новым, но толстым ковром. Как только Геваро и Антуан сделали два шага вверх, около них выросла изящная фигура Клодин Граньес, очаровательной негритянки, той самой помощницы комиссара Легрена, что вместе с Антуаном допрашивала соседей Леруа, а сейчас дежурила возле его квартиры, следя за тем, чтобы никто посторонний не проник на место преступления.
– Месье Геваро? Антуан? – Клодин явно не ожидала их увидеть. – Что вы здесь делаете?
Геваро вдруг изменился в лице, как-то весь согнулся, приобрел вид просительный и в то же время нагловатый.
– Да вот комиссар Легрен поручил твоему другу Антуану материалы о покойном Леруа собрать, – в голосе Геваро заскрипели ни с того ни с сего стариковские, вызывающие жалость и сочувствие нотки. – А у меня в картотеке на него почти ничего нет. Редкий случай, неправда ли? Всегда все есть, а тут – мистика какая-то. Антуан твой запечалился, стал говорить, что не может с таким результатом комиссару на глаза показываться, вот я и решил ему помочь. Он ведь славный малый, твой Антуан. Вот и решили мы съездить взглянуть, что возле места преступления творится. Это всегда очень полезно.
Всю эту чушь Геваро изобразил весьма убедительно, так что Клодин забеспокоилась оттого, что не понимала, как себя вести.
– Но в квартиру нельзя! Легрен строго-настрого запретил мне пускать кого-либо. Завтра продолжат работать эксперты. Вы уж извините…
– Да мы в квартиру и не собираемся. Нам порядки известны. Раз комиссар запретил, разве мы сможем его запрет нарушить! – Геваро откашлялся в кулак. – Да, видно, зря, Антуан, мы сюда пришли! Никаких характерных признаков. В этом районе люди живут тихо. Это тебе не Чайна-таун какой-нибудь! Клодин, деточка, разреши нам хоть перекурить здесь. А то устал я. Жарко. Старикам-аналитикам не по годам по городу шляться. Старость – не радость. Надеюсь, жильцы не рассердятся, если мы…
Антуан с замиранием сердца смотрел на все происходящее. Он понимал, что перед ним разыгрывается фарс, и напряженно ждал развязки. Геваро взял инициативу в свои руки и не собирался никому ее отдавать.
Клодин, курившая непозволительно много и уже не первый год безуспешно пытающаяся бросить посредством того, что не носила сигареты с собой, сейчас обрадовалась предложению Геваро и охотно взяла сигарету. Все опять для нее становилось на свои места. Сейчас они покурят, коллеги уйдут, а она обязательно доложит завтра об этом Легрену. Казалось бы, ничего особенного, но Легрен учил ее докладывать о любой мелочи.
Прикурив от вежливо предложенной Геваро зажигалки, Клодин стала делать одну затяжку за другой, после чего на ее лице проступил внезапный ужас, вмиг ослабевшие веки прикрылись, и она вот-вот должна была кувырком полететь в лестничный пролет. Хорошо, что Геваро подхватил обмякшее тело девушки и бережно прислонил его к стене около квартиры Леруа.
Антуан стоял все это время не шелохнувшись. Перед его глазами разворачивалась сцена второсортного боевика, и он не мог поверить, что не только видит это наяву, но и сам является его участником. Из оцепенения он вышел, увидев неуловимое движение пальцев Геваро, вновь, как и несколько минут назад, открывшего запертую дверь. Они в квартире Леруа! Старый полицейский дал знак Антуану идти за ним. Поднятый к губам палец означал, что не стоит шуметь.
11
Люксембургский сад летом закрывался с заходом солнца. Эта старая традиция отличала его от всех других парков и садов Парижа, которые стражи порядка освобождали от посетителей в строго определенное время. Как уж полицейские определяли час конца дня для Люксембургского сада, никто не задумывался! Какую точку на небе они принимали за конечную и с какого места смотрели на нее? Наверное, это их главная корпоративная тайна. Бесспорно, трудно представить людей их профессии в образе романтических созерцателей огненного светила, но все же они были вынуждены смотреть на небо. По долгу службы. Это придавало их работе особый оттенок, и не исключено, что многие из них по ночам сочиняли длинные сентиментальные стихи.
Субботним вечером в саду было на редкость многолюдно, молодежь занимала лавочки, траву, дорожки, от спортивных площадок, как теннисные мячики, отлетали возбужденные голоса, на садовых стульях можно было заметить горожан, пришедших сюда отдохнуть, полистать книгу, полюбоваться в очередной раз неповторимым парковым ансамблем, стать на время частью фантазий загадочного герцога Люксембургского.
На одной из скамеек, неподалеку от знаменитого фонтана Медичи, сидел Гийом Клеман. Фигура его выражала крайнюю степень усталости. Казалось, он с трудом удерживает тело в равновесии и может повалиться на землю даже от легкого толчка.
Обычно в субботние дни счастье переполняло его. Особенно после того, как он стал служить в кладбищенском офисе. Ведь завтра маячило воскресенье! Не надо вставать ни свет ни заря, спускаться в подземку и ехать на работу, на Пер-Лашез. Почему он не пользовался такси? Он не мог и представить, какой ужас охватил бы его, попади он в пробку и опоздай хотя бы на минуту. Это значит – провалить все дело, все испортить. Никто не должен оказаться около стены колумбария в тот момент, когда он не будет в поле его зрения! Леруа никогда не простил бы ему такой оплошности! При мысли о Леруа на глазах у Гийома чуть не выступили слезы. Теперь он остался совершенно один! Некому поддержать его, некому рассказать о России, об их тайной миссии. Он непременно должен сделать то, что наказывал Леруа. Это будет самая лучшая дань памяти. Кто же мог поднять на него руку? У него не могло быть врагов. В тот последний вечер он выглядел как обычно. Правда, отпустил Гийома намного раньше, сославшись на легкое недомогание. Следующий раз Гийому было велено пропустить. В пятницу у Леруа на вечер было назначено какое-то важное дело. Гийом удивился. Это случалось в первый раз за все время их общения. Обычно Леруа запрещал приходить Гийому в выходные, ссылаясь на то, что мальчику надо переключаться. Но в пятницу? В день, когда работает офис на кладбище и может произойти долгожданное? Что же случилось? Какое дело ему предстояло? Уж не потому ли он погиб? Но об этом лучше не думать. Не его дело. Он не должен рисковать. Таков завет месье Жоржа: сделать все, чтобы исполнить миссию, отмести все, что может этому помешать. Когда же случится то, чего они с Леруа так долго ждали? Сколько еще осталось? Как только это произойдет, он сразу же выбросит все из памяти. Опять займется любимой микробиологией. Месье Жорж просил много раз никогда не забывать то, что после выполнения миссии он обязан все забыть. Сначала Гийом не понимал, зачем это нужно. Больше всего его удручало то, что придется прекратить свои визиты на улицу Булар и перестать видеться с Леруа, к которому он был крепко привязан, как к главному своему учителю, как к самому близкому человеку. Непросто было называть его месье Жорж… Но нет! Нельзя! Никому нельзя знать это…
Сейчас, под нежное журчание фонтана Медичи, Гийом с кристальной ясностью осознавал, что, если он не выполнит данное условие, может случиться непоправимое. Смерть ходит совсем близко. Теперь он уверился в этом окончательно. Победить ее можно, только не обратив на нее внимание. Так любил повторять Леруа. Но сколько же ему караулить этого человека?
Для чего люди читают книги? Ответ на этот вопрос, видевшийся мне всегда таким ясным, теперь все туманнее и туманнее. Раньше я полагал, что чтение необходимо для осмысления духовного опыта человечества, и всегда испытывал сожаление, когда осознавал, что одному человеку никогда не прочесть и малой доли самых великих человеческих творений. С каждым веком их количество увеличивается, а люди, тем не менее, читают все меньше, и главное, катастрофически утрачивают способности хоть как-то ориентироваться в бурном эстетическом и этическом море. По идее, рано или поздно ни у кого не останется сил и времени проследить парадигму развития человеческой мысли, чередование художественных школ, угнаться за бесконечно меняющейся модой на лирического героя. И человечество тогда погрузится в полную тьму незнания, вернется в исходную точку, чтобы опять изобретать и придумывать в муках то, что уже придумано тысячелетия назад. И все это на фоне гигантского движения, прогресса, цивилизационных рывков, ежегодного усовершенствования компьютерных систем! Девиз прогресса: «Все для блага человека» стоит перефразировать так: «Все для блага деградирующего человека». А само благо в этом случае надо понимать как полное гуманитарное невежество, невежество скоростей, уничтожающих время, то самое время, воспринимаемое древними как главный предмет размышлений о сути бытия. Не правда ли, все это забавно? Сколько раз человечеству, увлеченному прогрессивными идеями, придется все начинать сначала, становясь жертвой этого самого прогресса. Хваленое общество потребления, к которому так рьяно стремится людское сообщество в своем самосовершенствовании, по большому счету – общество дебилов. Если бы до наших дней дожил Дарвин, он смог бы воочию убедиться, как человек неумолимо возвращается к животному состоянию. Зачем животному читать? У него и так все хорошо. А может быть, правы были те жуткие тоталитарные отрицательные герои фантастических романов, что сжигали и запрещали книги? Не это ли путь к скорейшей развязке? Не это ли исключительно прогрессивный метод? Не здравое ли зерно в том, чтобы всячески избегать соблазна прогресса, оставаясь в благословенной недвижимости и непросвещенности? Может, лучше не знать, чем забывать? Сколько лесов сохранится, сколько глупостей и чепухи не извергнет безнадежно больной человеческий мозг? Книги и так скоро будут нужны преимущественно тем чудакам, которые их пишут. И не будет ничего более горького и счастливого для писателя, чем такой удел непрочтения. Об этом сегодня может только мечтать писатель. Ни в поздней империи, ни в зрелой буржуазии такой роскоши писателю не позволят.