Дел у нас теперь невпроворот.Даром, что ли, мы с тобой Ершовы?Завтра ж из райкома на завод.Отдыхать? Забудь ты это слово!
Кстати, вот что я хотел спросить:Ты теперь ведь не Ершова, знаю.Ну а он? Как он-то хочет жить?Ты прости, коль что не понимаю.
Про него ты только намекнула.Мой характер – все сносить молчком.Что ж, вы разошлись или подулоПросто в сердце зимним холодком?
Дочь качнула тихо головойИ оказала, отстранись от света:– Он для нас совсем теперь чужой.Был и нет… И кончено про это.
– Ну, а вдруг (ты потерпи немного),Вдруг потом развеется гроза? –И, как в детстве, ласково и строгоПосмотрел ей пристально в глаза.
– Жизнь сложна: порой одно лишь слово –И от всех барьеров только след…Вдруг, представь, увидитесь вы снова.Сердце дрогнет? Дрогнет или нет?
И отметил с гордостью невольнойВ синем взгляде легкий блеск свинца.Да, такая, пусть ей очень больно,Твердой быть сумеет до конца!
– Знаешь, папа, да, меня тревожитМысль о встрече где-нибудь в пути…Ну а сердце… Кто ж предвидеть может,Как оно начнет себя вести?
Только нет, не жду я перемены.Наша встреча? Есть ли в ней нужда?Впрочем, он и сам-то в эти стеныНе придет, пожалуй, никогда.
Глава 11.
ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
Но он пришел. Негаданно, нежданно…Войдя, смутился, робко помолчал…Потом спросил Галину НиколавнуИ в дверь жены чуть слышно постучал.
Она сидела с кипою тетрадейПеред столом, не поднимая глаз.И шум услышав, молвила не глядя:– Вам перцу, тетя Шура? Я сейчас!
А возле шкафа над солдатским строемПыхтел малыш. Его малыш. Его!И так вдруг захотелось взять героя,Прижать к себе, и больше ничего…
Как все нелепо! Мирная картина –Жена и сын! И не его семья…И, вновь взглянув на тоненькую спину,Он тихо молвил: – Галя, это я…
Она не ожидала этой встречи.И точно от внезапного толчка,Он видел, как спина ее и плечиВдруг, покачнувшись, дрогнули слегка.
И все же, если честно говорить,Об этом часе думала Галина.Пусть с ней расстался. Но не может быть,Чтоб не пришел он посмотреть на сына!
Ведь сколько раз бессонными ночамиОна решала, как себя держать,Во что одеться? Что ему сказать?И долго воспаленными глазами
Смотрела в ночь, в заснеженную даль,Боря в душе обиду и печаль.На все: на труд и на улыбки дажеУ хрупкой у нее хватало сил.Все было ясно, как кивнет, что скажет,Но время шло, а он не приходил.
А жизнь вокруг бурлила, клокотала,Сережка рос веселый, озорной,И боль ее сдавалась, отступала,Сменяясь на спасительный покой.
И вот сегодня точно выстрел громаБылое вдруг плеснул через края –Раздался голос близкий и знакомый,Сказавший тихо: – Галя, это я…
Взглянув назад, Галина быстро встала.Пошла… Остановилась перед ним.И тут слова, что прежде подбирала,Вдруг разом улетучились как дым.
Решала встретить сухо, деловито.А с губ слова иные сорвались.И вместо: – Здравствуй, тронута визитом! –Она сказала: – Ну входи, садись…
Нет, он почти совсем не изменился,Вот разве только малость похудел.Немного подбородок заострился,Да волос чуть, пожалуй, поредел.
А так все тот же: статный, кареглазый,Все с тем же взлетом смоляных бровей,Все так же мягко произносит фразы,Да, перед нею он – ее Андрей!
Ее? Да нет же, не ее, понятно!А все-таки зачем же он пришел?Ну, посмотреть на сына, вероятно,А сын за мамин спрятался подол.
И, распахнув глазенки удивленно,Из-под бровей насупленных глядит,Как незнакомец, словно бы смущенно,О чем-то тихо маме говорит.
– За то, что я… Ты извини, Галина…Впервые за такой солидный срокРешил вдруг навестить тебя и сына…Но ты поверь: иначе я не мог!
Прийти – ведь это значит объясняться,А что я мог сказать тебе тогда?Двоим, я знал, бессмысленно встречаться,Коль между ними выросла беда.
И я не мог… Ты понимаешь, Галя?Придя, услышать горький твой упрек.И там, в тайге, и после, на вокзале,Я думал, собирался… И не мог…
Она молчала, у окошка стоя,Подставив щеки струям ветерка,И только пальцы быстрые пороюПо раме барабанили слегка.
Все тот же профиль, та же нежность кожиИ та же синь больших спокойных глаз.Знакомо все до мелочей, и все жеВ ней было что-то новое сейчас.
Быть может, в том и пряталась причина,Что вместо пышных золотых волосВенок из двух тугих, тяжелых косКольцом лежал на голове Галины.
От этого казалось, что онаЧуть выше стала ростом и моложе.Той и не той была теперь жена,То мягче вроде б, то как будто строже…
Одно мешало в этот час АндреюНазвать ее красивой до конца –Шрам, что, полоской тонкою белея,Бежал под глазом поперек лица.
Но при любви что значит эта малость?Любовь? А разве он ее хотел?Ведь он же сам писал тогда про жалость…И гость, смутясь, неловко покраснел.