— Чего это Машки не видать? — сокрушался какой-нибудь красноносый дядя Вася между прочим.
Фелицын крутил головой, поправлял указательным пальцем очки и высматривал тощую фигуру. И вот где-то уже вскочили со своих мест, по трибуне прокатился рокот: "Машка, Машка…" Завертелись головы в кепках-букле, прозванных "аэродромами", оживились взгляды. Даже игроки, казалось, приостанавливали игру и взглядывали на трибуну. Защитник, понимая, в чем дело, с ухмылкой подтягивал трусы и думал, что теперь-то они не продуют.
Каждый хотел поговорить с Машкой. Каждый ее называл так. Машка! Но когда выкрикивал что-нибудь в ее адрес, обращался вежливо: "Маша" или "Марусь".
— Маша, ну как у нас сегодня дела?
Машка на мгновение жеманно замирала, выхватывала огненным взором спросившего и пронзительно-высоким с хрипотцой голосом кричала, что сегодня "не светит", что такого-то игрока "отдали" в Ростов доучиваться, что такого-то полузащитника "сломали" в Киеве, что за таким-то гоняются "покупатели", что пока игрокам платят тайно деньги, а не официально, дела не будет, что они нигде не работают, только к кассе на завод, как "Торпедо", приезжают или, как ЦСКА, еще надбавку за погоны получают, что любительским спортом давно не пахнет, что врут, изоврались, переврались все кругом, что если они любители, то, стало быть, спортивная самодеятельность, как художественная, не имеют права выступать за деньги, а нам дурят головы и продают билеты, что футболисты-сопляки имеют таким воровским способом машины, квартиры, а играют из рук вон плохо, что ЦСКА — грабитель с большой дороги, забирает, если призывной возраст, любого к себе, а тот из-под палки играть не хочет, что тренерам нужно в тряпочное домино учиться играть…
По трибунам волнами расходился одобрительный гул.
"Оратор римский говорил средь бурь гражданских…"
Фелицын не однажды уже слышал из уст Машки это "тряпочное домино", но никак не мог понять смысла этого выражения. Домино, да еще тряпочное! Но зачем все понимать?!
Если какой-нибудь провинциал сержант милиции брал ее за локоть, на котором болталась пустая сумка, то немедленная реакция болельщиков со свистом и улюлюканием вгоняла сержанта в краску. Машка накидывала на голову косынку и печально отворачивалась. На других трибунах думали, что там что-то произошло — может быть, подрались.
Машка — это чемпионство ЦСКА в 1970 году.
Всю кухню клуба знала Машка изнутри. Она была ходячим справочным бюро. Она и предсказала за много лет, что ЦСКА неминуемо вылетит в первую лигу. Когда она это говорила, то Фелицын впервые услышал от нее:
"Конюшня!"
Прозвище это, скорее всего, было выдумано Машкой. Она не любила стадности. И казалось, противопоставляла себя трибунам. Машка — и тысячи болельщиков.
Индивидуальность, доведенная до помешательства. Выделение из толпы ненормальностью.
Фелицын сидел у телевизора, припоминал пророческие слова Машки о первой лиге, сокрушенно качал головой и вздыхал. "Конюшня" проигрывала "Даугаве" в матче второго круга переходного турнира за право выступать в высшей лиге.
Футбол был памятью детства. Футбол был вехой в жизни. Первый футбольный матч, увиденный на стадионе в Лужниках, стал прощальным со "Славянским базаром".
Двор, парадный подъезд с лепным потолком, широкие лестничные клетки, длинные коридоры, подвалы — все оставалось в прошлом. Тогда хотелось плакать и в то же время говорить. Говорить, преодолевая возбуждение, о только что виденном, о впервые в жизни виденном живом футболе, о гудящих трибунах, о развевающихся спортивных стягах, о запахе краски, о белой разметке поля, о прыжках и кульбитах Бориса Разинского, о штрафных ударах, о синих трусах и красных футболках…
Фелицын, ошеломленный зрелищем, не помнил, как дошел от Дзержинки до двора. Он увидел себя уже во дворе. Ощутил то свое состояние. Было 30 апреля 1958 года. ЦСКА — "Динамо" (Москва) — 0: 0. Боевая ничья, как любил говорить Вадим Синявский. Игорь Фелицын стоял с Сережей Зайцевым у подворотни маленького двора и говорил, и говорил. На асфальт упал квадрат света от окна. За занавесками виднелся матерчатый абажур с кистями. Фелицын восхищенно говорил об игре, а Сережа перебивал его: "Твои уехали. Грузовик нагрузили. На новую квартиру!" В глазах Сережи вспыхивала зависть к этой новой квартире.
Само понятие — новая квартира — казалось непонятным. Вся жизнь здесь, во дворе "Славянского базара", — и вдруг! Куда? Зачем?
Футбол. Грузовик уехал. Сестра Вера у Ольги ждет.
Ольга — бойкая, с короткой стрижкой девушка — подруга старшей сестры Веры. Они одноклассницы. Заканчивают десятый класс. Ольга живет в доме 13, рядом с "проходнушкой" на Охотный ряд. Нужно выйти из двора, свернуть направо, пройти мимо зеленого архивного института… Но Игорю Фелицыну хочется поступить иначе.