Все обитатели "Славянского базара" ходили в каких-то не случавшихся с ними доселе мечтах о новых квартирах.
— Что это с тобой? — спросила мама. — Весь в слезах…
— Упал… с лестницы.
Почему он не говорил о Марееве?
С лестницы, правда, можно было упасть. Крутая лестница в подвал с истертыми ступенями. Разболтанная дверь внизу. Мрачный сводчатый коридор. Общий туалет при входе. О нем следует сказать особо, хотя как-то не принято у нас говорить на подобные темы. А ведь именно нам, русским, нужно об этом говорить, потому что мы эти помещения презираем. В подвале туалет отгорожен от коридора дощатой глухой перегородкой, и то, что происходило внутри, было слышно снаружи, поэтому жильцы у двери не ожидали, а, дернув ручку и убедившись, что занято, сворачивали на кухню или возвращались к себе в комнату, прыгая с ноги на ногу. Никому не было дела до того, что там вечная грязь, мрак, поросший мохом кирпичный бастион, на который неизвестно как взбирались пожилые люди, ржавые мокрые трубы, сломанный бачок, капли от испарений на облупившемся потолке и исцарапанных стенах. Складывалось впечатление, что, зайдя туда, как на казнь, однажды, человек больше не воспользуется его услугами. Такую же неприглядную картину можно наблюдать и в наши дни во многих общественных туалетах, где наряду с аммиачной вонью, забиваемой хлоркой, до слез проедающей глаза, еще можно "полюбоваться" деяниями стенописцев… Вот уж поистине где уместна фраза: "После меня — хоть потоп!" Фраза эта. подозреваю, сказана в одном из наших сортиров.
Миновав это презренное место, Игорь перепрыгнул три ступеньки вниз — в собственно коридор. Справа — кухня. Напротив — комната тети Дуси Байковой. Потом комната Аристарха Ивановича и его жены Евгении Ивановны. За ней — комната Фелицына.
— Мама, мне восемь рублей надо.
— Дак все деньги на переезд уходят.
— Мне надо!
— Мало что!
Игорь не стал есть. Погладил рыбу из голубого стекла на этажерке и вышел. Обреченно пошел по подвалу. Навстречу из амбразуры туалета показался Аристарх Иванович, за его спиной грозно прорычал спусковой бачок и засвистели трубы.
— Вы мне восемь рублен не одолжите? — Это не Игорь спросил, а голос, который появился против воли.
Аристарх Иванович нашел восемь рублей…
Фелицын смотрел в телевизор и думал, как много значили тогда для него те восемь рублей (80 коп. на нынешние деньги).
— Я вам отдам.
Угнетенный этим ненужным прошением, этими действиями под чужую дудку, Игорь вышел во двор. Мареев сидел на каменном барьере у спуска в подвал и грыз семечки.
— На, — сказал Игорь и протянул деньги. Мареев лениво вытащил из кармана взрослый бумажник и показал Фелицыну десятирублевую бумажку.
— Это ты для себя доставал, — сказал Мареев и взял пятерку с трешкой из рук Фелицына. — Гоняй пока во дворе и жди меня!
Игорь пожал плечами, сунул руки в карманы и проводил печальным взглядом Мареева до ворот. Пошел к заднему двору. Нана, сидела на крыльце флигеля, играла с котенком.
— У меня лишай был, — сказал Игорь грустно и сел рядом.
Нана — красивая голубоглазая девочка с золотистыми волосами, заплетенными в две косы, — училась, как и Игорь, в четвертом классе. Иногда на этом крыльце появлялся венский стул, потертый, с облупившимся лаком. Стул ставился для пожилой женщины в мужском синем пиджаке, надетом поверх коричневого в горошек платья, в белой косынке, с лицом, устремленным в одну точку. Веки ее глаз неплотно смыкались, и в эти щелочки выглядывали мутноватые белки.
После встреч с женщиной Игорь мчался домой и долго смотрелся в большое зеркало, обрамленное резной рамой. Он видел сквозь линзы очков свои глаза, резко очерченные зрачки и дивился, что, оказывается, возможно жить без этих чудесно устроенных глаз.
Игорь закрывал глаза, как будто играл в жмурки с Наной, и представлял, что бы он делал, как бы мог жить без смотрения. Все его детское существо сжималось от страха при этих представлениях, потому что без глаз жить невозможно, как же он без глаз разглядит мох, такой зеленый и такой бархатистый на китайской стене заднего двора, как же среди многих людей узнает своих родителей и дедушку.
А слепая женщина изо дня в день, пугая и притягивая, доказывала: "Можно все-таки без глаз. Можно, сынок, и так можно жить. Человек и не такой еще бывает — и без ног, и без рук, и лишенный слуха и голоса, а не одних глаз. Живут и всего сразу лишенные люди". — "Да как же живут? — удивлялся Игорь. — Как же можно так жить сразу без всего?" — "Вот так и можно, — будто молчаливо отвечала слепая. — Жить, и все!"…