Зинэтула не возражал. Отцепил прицеп у забора, поставил машину, слив воду (ночью еще было холодно), и пошел спать в каптерку механика.
Утром поехал по безлюдной Пироговке в центр. С Охотного ряда свернул в горку под арку Третьяковских ворот Китай-города, выехал на Никольскую. Поставил машину поперек улицы, как указал военный, и подал задом к стене зеленого дома, похожего на бескупольную церковь. Другой грузовик встал перед ним. Перегородили улицу.
Зинэтула взглянул через окно кабины назад, на церковное здание, освещенное желтым светом уличных ламп, на солнечные часы над козырьком подъезда…
Зинэтула уснул в кабине. Ему снилась горящая жена, он вскрикивал во сне и хотел броситься в огонь…
VI
Резко постучали в окно. Фелицын от неожиданности замер. За окном маячила лисья шапка с торчащими наушниками. Человек вяло жестикулировал, показывая, чтобы кто-нибудь пошел к входной двери открыть.
Дежурная спала за столом, подложив под голову маленькую подушку-думку. Фелицын вытащил швабру из ручки двери. Человек постучал ногами о порожек, неспешно вошел.
— Спасибо, — сказал он.
Дежурная приподняла голову и легла на другую щеку.
— Вы тоже здесь остановились? — спросил Фелицын, узнавая в высокой, неповоротливой фигуре того человека, который звонил по телефону на почте.
— Да. Завтра последнее выступление — и еду дальше. Аккомпаниатор, интересно, не приходил еще? — спросил он низким голосом, ни к кому не обращаясь, перегнулся через барьер и взял из ячейки ключ с железным брелком от своей комнаты.
Пришелец заинтересовал Фелицына.
— Вы артист?
— Певец, — сказал тот, медленно направляясь к своей комнате. От него пахло снегом.
Фелицын проводил певца удивленным взглядом и, закрыв дверь на швабру, вернулся к себе. Кашкин сидел у стола, покручивал колесико керосиновой лампы, делая ее свечение то совсем тусклым, то ярким, как свет электрической лампочки.
— Артиста впустил, — сказал Фелицын и, подумав, налил себе остывшего чаю. — Разогреть бы, — кивнул он на чайник.
— Надо титан пощупать, — сказал Кашкин и спросил: — Это тот, в мохнатой шапке, артист? — И сам себе ответил: — Похож на артиста своей птичьей шапкой.
Фелицыну понравилось сравнение шапки с птицей. Он представил, как шапка, взмахнув широкими наушниками, взмывает вверх с головы артиста. Фелицын вышел в коридор, потрогал ладонью титан. Тот был еще горячий.
В уличную дверь постучали. На сей раз дежурная быстро отреагировала, тряхнула головой, пробуждаясь, и встала. На щеке отпечаталась красная складка от подушки. Дежурной снилось, как она молодая пошла в лес за грибами и заблудилась, долго блуждала, пока не набрела на землянку, в которой лежал мертвый солдат с зеленым лицом, она вгляделась и, вскрикнув, узнала мужа, тот шевельнул желтыми губами, изо рта полезли земляные черви вместе с шепотом: "Это я. Пока полежу, потом встану, как Лазарь из гроба…" Муж погиб на войне. Но раз сказал, что восстанет, то, может быть, живой, живет где-нибудь с другой, в страхе подумала дежурная и, покачивая широкими бедрами, пошла к двери, вытащила швабру из дверной ручки и впустила маленького человека с плоским и смуглым восточным лицом.
Фелицын догадался, что это аккомпаниатор. В руках того была сетка с апельсинами.
— Благодарю покорно! — поклонился он и чинно прошел к своей комнате. На нем была, как и на певце, лисья шапка. Одет он был в короткую серую дубленку, джинсы, заправленные в сапоги на молнии.
То, что в доме стоял полумрак и горела керосиновая лампа, ни певца, ни аккомпаниатора не удивило. Фелицын понял, что живут они здесь не первый день и ко всему привыкли.
Насыпав на дно ополоснутого чайника заварки и залив ее кипятком из титана, Фелицын увидел певца, выходящего из комнаты. Там был свет. Стало быть, и у них горит лампа. Певец был с чайником. Фелицын уступил ему место у титана, взглянул на слабо отражавшую свет лампы большую глянцевую карту железных дорог страны, висевшую на стене сбоку от титана, взял чайник и собрался уходить. Певец спросил:
— Надолго пожаловали?
— Случай на одну ночь завел. Приехали на ТЭЦ с большим опозданием, никого из начальства не застали, — сказал Фелицын, останавливаясь.
Длинные волосы артиста лежали на плечах, касаясь ворота толстого свитера.
— Любопытный город, — сказал он. — Никто не поет!
— Странно.
— Очень странно. Причем когда-то эти места славились песнями.