Монтер Андрианов еженедельно ловил в подвале крыс на самодельную мышеловку.
К тете Дусе Байковой ходил маленький мужичок, и однажды он бежал в одном нижнем белье с болтающимися тесемками на кальсонах по коридору в сторону лестницы, ведущей на первый этаж, по которой ходил в свою бытность лакей Чикильдеев, бежал в панике от участкового, который застукал его у тети Дуси второй раз и собирался "упрятать в тюрьму" за нарушение паспортного режима.
Столяр Лавров ходил в баню раз в месяц, поэтому от него пахло козлом, да еще с примесью сивушных масел. Утром Лавров "лакировался" политурой, отстаивая ее в тазу с солью. Однажды Дарья, истошно взвопив на весь подвал, что ее мужик травиться надумал, позвала на помощь отца Игоря. Тот увидел таз и глубокомысленно сказал, что свойства некоторых химических веществ таковы, что они не могут причинить быстротечного вреда организму. В данном случае мы видим обыкновенную политуру, которую ваш супруг грамотно разделяет со спиртовой основой. Другое дело — ядовитые спирты. "Помню, на фронте видел, как танкисты прицепили к танку цистерну со спиртом, подвезли к лесочку, где наш аэродром был. Напились. Утром не увидели неба. Ослепли. Некоторые умерли…"
Дарья взмахнула кулачком, вскричала:
— Да что вы все грамоту свою суете! По-человечьему сказать не можешь?!
…Над входом в подвал нависал воздушный переход. Штукатурка во многих местах обвалилась — виднелись крест-накрест сплетенные рейки. По этому переходу еще Гуров к даме, у которой была собачка, ходил. Так вот, этот переход перегородили, получились комнатки, как купе в железнодорожных вагонах. В одной такой комнатке жил тихий пионер-шахматист Семушкин, поклонник Ботвинника. С Семушкиным Игорь учился в одном классе. У Семушкина была очень толстая мама, такая толстая, что однажды ее раздели догола и пустили на нее пиявок, чтобы она сделалась потоньше. Фелицын видел бесформенную белую гору с черными скользкими извивающимися тельцами и продолжал играть с Семушкиным в шахматы. Почему запомнились эти пиявки — неизвестно.
Костик, брат Игоря, в два года развел костер на заднем дворе в нише китайской стены. У Костика выгорело сзади старенькое, залатанное, еще Игорево, пальто и уже дымились шаровары, когда его увидел Игорь, шедший из школы. Была оттепель, снег таял и оседал. Костик весело шел навстречу, ничего не замечая, с чумазым щекастым лицом и дымился. Как маленький паровоз — идет, шаркая подшитыми валенками, и дымится. Игорь стал хлопать его по заднице, чтобы затушить пальто, но вата разгоралась, искры летели во все стороны. Игорь поднял хохочущего, будто его щекотали, Костю и усадил в лужу. Легкое шипение — и делу конец!
Вера славилась тем, что — ввиду отсутствия обнов — могла одно и то же платье перешивать на руках по десяти раз, и всегда оно выглядело как новое. Так, во всяком случае, казалось Игорю…
Дверь в подвал была по-прежнему открыта. Фелицын нерешительно (а вдруг да кто прогонит!) заглянул туда. Какие-то доски, битое стекло, бумажные мешки из-под цемента валялись на ступенях вдоль стены. Крутая лестница вниз. Тишина. Фелицын спустился в подвал. Пахло сыростью, погребом. Взглянул направо, где когда-то находился сортир. Пусто. Светит слабая лампочка, стены выкрашены бурой краской. Фелицын остановился на площадке и со страхом повернул голову в сторону длинного коридора. Холодный цементный пол, отполированный подошвами за многие годы. Высокий, как и прежде, сводчатый потолок, как в подземельях замков, с нависающими выступами арок. Коричневые глухие двери справа и слева. Родное и чужое одновременно.
Фелицын подумал о том, что ребенок, росший в центре Москвы, дышавший стоячим воздухом каменного двора, подобен растению, искривленному, бледному, с зелеными оттенками: такое можно увидеть, отвалив придорожный камень, под которым это — неприятного вида — растение нашло свою обитель. Виновато ли оно, что судьба назначила ему жизнь под придавившим его камнем, нет ли, но болезненное растение, испытав на себе все невзгоды произрастания, продолжает сражаться за жизнь, смиряется с нею, приспосабливается, быть может, и не ратуя за лучшие условия и даже, возможно, считая эту свою жизнь вполне сносной, если не единственно возможной…
И он был тем ребенком…
Можно было пройти по темному коридору, дернуть ручку двери своей комнаты, но Фелицына словно кто-то держал. Смущение овладело им, он бесшумно покинул подвал. По двору шли те двое, которые выходили из подвала, и громко о чем-то говорили. Фелицын позавидовал их смелости. У них нет чувства родства. Для них здесь все чужое.