Так как я был худой, а голова была у меня большая, то меня прозвали "Головастик".
— И совсем не большая у тебя голова, а нормальная, даже красивая! — воскликнул Игорь.
Дедушка улыбнулся и продолжил:
— В драках, повторяю, участия не принимал, но все-таки мне как-то ни за что закатили синяк в лоб. Я не знал, что делать. Кто-то посоветовал приложить или медный пятачок или бляху от ремня. Я так и сделал. По-видимому, это помогло, так как дома относительно синяка разговора не было.
Дедушка потрогал воротник белой сорочки. Этих сорочек у него было множество. Их стирала мама Игоря. Она набирала у дедушки полный узел и несла в "Славянский базар". Потом эти сорочки развевались на веревках в заднем дворе. Если была зима, то сорочки делались каменными и стучали Друг об друга рукавами, как будто начинали драку.
Игорь прохаживался по комнате, смотрел на полку с книгами, взгляд его останавливался на собрании сочинений Толстого.
— И всего Толстого ты прочитал? Дедушка задумчиво смотрел на старые корешки книг.
— Я отлично помню, — говорил он, — как однажды в "Русском слове" появилась коротенькая заметка, озаглавленная примерно так: "Уход Льва Толстого". В ту пору я, напичканный богословием и философией, увлекался Толстым. Мне было ясно, что казенное православие не выдерживает критики, что неизбежна "революция" в религии, и Толстой, по-моему, расчищал для нее путь. При этом многое в учении Толстого — например, его теория непротивления злу — мне казалось странным. Сообщение об уходе Толстого меня глубоко взволновало. Я любил Толстого за его беспокойство душевное, за внутреннюю духовную работу над собой. Каждый человек любит свой дом. Толстой прожил в Ясной Поляне десятки лет, навсегда обессмертил ее, и вдруг — уход! В темную октябрьскую ночь он встал с кровати, постучал в дверь дочери Александры Львовны и сказал: "Я ухожу!" И это в восемьдесят три года! Прощай, насиженное место, где жили отцы и деды, где столько было пережито — впереди новое, неизвестное и страшное.
В этот период времени я был в Сергиевом Посаде. Получив сообщение от одного студента о смерти Толстого, я побежал на вокзал. По дороге, на мосту, около блинных рядов, упал, фуражка слетела с головы. Примчался на вокзал. Купил газету — кажется, "Русские ведомости". В газете кратко сообщалось, что сегодня утром умер Толстой. Мне было невыразимо грустно…
Каждый день я покупал газеты, выходил на линию железной дороги и там читал. Я не был толстовцем, но чувствовал, что из жизни ушел громадный человек, мудрец — по-видимому, последний мыслитель, который ко всем явлениям подходил с нравственной точки зрения, невзирая ни на что. В то время я интересовался вопросом, есть ли общеобязательные нормы жизни, есть ли этика, или можно жить как угодно.
Толстой порой убеждал меня в том, что вся сущность жизни именно и состоит в нравственности и этим именно человек или оправдается или осудится. Без морального закона — все ничто, сколь ни было бы оно величественно, умно и красиво.