— Хочешь, тебе наколю?
Игорь испуганно отшатнулся, промямлил:
— Неа, не хочу, папа ругаться будет!
Папа никогда не ругался. Но нужно же было что-то сказать!
Мареев сложил пальцы в кольцо, указательный и большой, как делают американцы, когда говорят "о'кей", и дал щелбана Игорю. Тот стерпел, не заплакал. Спросил:
— Что значит — "Век воли не видать"?
Мареев и сам не знал, что это такое. Подобную надпись он видел у одного взрослого парня, который торговал значками "800 лет Москве". Такой значок был и у Игоря. Дедушка подарил. Значок напоминал щит, и, кажется, на нем был изображен князь Юрий Долгорукий.
— Так надо! — твердо сказал Мареев, любуясь надписью. — Мне б теперь художника найти!
— Зачем?
— Хочу орла на груди наколоть. Во будет! — Он поднял большой палец.
…Игорь побежал в Александровский сад. Широкие сатиновые шаровары развевались на ходу. Коляски не было. Часто-часто забилось сердце. Украли! Украли Костика. Игорь сбегал в дальний конец сада, под арку Троицкого моста. Нигде розовой коляски не было. Украли!
Мама говорила, что нельзя оставлять братика, потому что есть плохие люди, которые крадут детей. Брызнули слезы. В душе — отчаяние. Но не стоять же на месте. Действовать! Ах этот проклятый Марееа! Ему-то что! У него нет брата. Ходи куда вздумается.
Игорь помчался домой. По щекам текли слезы. Свернул под арку "Славянского базара", сбежал по наклонному спуску во двор — и сразу же отлегло от сердца: коляска стояла у оконных подвальных ям.
Но мамы не было рядом.
У коляски прохаживался Хромой с третьего этажа. Он тер платком потную шею. Тот Хромой, у которого внучки таскали вдвоем черный труп футляра виолончели.
Оказалось, что Хромой гулял в Александровском саду и увидал знакомую коляску (ее все знали во дворе), подошел — Костик вопит, Хромой стал покачивать, ища глазами Антонину Васильевну или Игоря, но тщетно — в течение двадцати минут никто не появился, и он покатил коляску к дому.
— Спасибо! — воскликнул радостно Игорь, забывая о слезах и страшном слове: "Украли!"
Хромой старик хмуро взглянул на Игоря и прохрипел:
— Голову за это нужно отрывать и спускать в сортире!
Слова эти еще раз порадовали Игоря, он развернул коляску и покатил ее назад, в Александровский сад, чтобы мама не догадалась.
Прикатив Костика к знакомой песочнице, Игорь принялся реставрировать песочную башню. Он успел построить еще две такие же, когда появилась мама.
Мама улыбалась, у нее в руках был выписанный чек на телевизор.
Вечером папа колдовал с комнатной антенной — длинной проволокой. Один конец он привязал за ручку окна, для чего нужно было взбираться на высокий подоконник на табурете, а другой — за трубу за ширмой, где стоял кованый сундук.
Телевизор временно поставили на папин письменный стол. Теперь смешно вспоминать то чудо радиотехники. Экран — с папину ладонь — и линза на металлических изогнутых стержнях.
Линза напоминала аквариум, и в ней — говорил папа — дистиллированная вода.
Событие это запомнилось на всю жизнь. Перед телевизором, как в кинозале, Вера выстроила стулья и табуреты. Сидели — мама, папа, Вера, Евгения Ивановна, Аристарх Иванович, Андриановы, Сережа Зайцев и даже Дарья со своим сыном Сережей и мужем — подвыпившим плотником Лавровым. И конечно, Игорь.
Свет погасили. Экран засветился голубым окошком.
На экране появилась молоденькая девушка — Валентина Леонтьева.
— Это диктор! — с пониманием сказал Аристарх Иванович.
Странно было видеть диктора. Диктор до этого всегда был невидимкой, он сидел в черной тарелке радио, и его можно было представлять каким угодно.
Теперь к Игорю ходили "на телевизор".
"Ходить на телевизор" — как это непонятно теперь звучит!
XXI
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать…
— Хорошо, хорошо… Только побольше выражения! — сказал дедушка, когда Игорь спрыгнул с табурета, на котором стоял как на сцене и декламировал стихи.
…Пойдем же, пойдем же по улице детства! Дома с лепниной, узорные карнизы, замысловатые окошки. Каждый дом наособицу. Геометрические измерения здесь ничего не расскажут. С современными параллелепипедами блочных коробков они в высоте не посостязаются. Но они выше, они просторнее — эти старомосковские дома! Обман зрения, гений архитекторов, импровизация из камня!