В этом месте повествования должен звучать марш "Прощание славянки". Напойте про себя! "Па-ра, па-пара…"
Многого не увидим сейчас на древней Никольской, не увидим Владимирской башни и ворот (теперь там метро "Дзержинская"), не увидим часть красной стены Китай-города, не увидим Николы Старого, не увидим Казанского собора (где анютины глазки сажают и газировочные автоматы стоят против ГУМа), не увидим Воскресенских ворот с Иверской часовней, не увидим…
Но все равно — пойдем же, пойдем же по улице детства! И постараемся сохранить то, что осталось…
На третьем этаже школы помещался просторный физкультурный зал со шведской стенкой и гимнастическими снарядами. В новогодний праздник здесь вешался занавес. Сестра Вера была полумесяцем в сказке Пушкина о мертвой царевне. В марлевом самодельном платье с блестками она проплывала с одного края сцены к другому. Игорю нравилась игра сестры.
Правда жизни была соблюдена — Вера очень походила на полумесяц.
После этого выходил на сцену Игорь и, поблескивая очками, читал стихи Ломоносова, особенно выделяя звонким голосом строки: "Что может собственных Платонов… Российская земля рождать…"
Но стихотворный, да и попросту учебный подъем пропал, когда вместо Татьяны Евгеньевны, которая вышла замуж за того лейтенанта и вскоре уехала с ним к месту службы, в класс вошла востроносая сухощавая женщина с желтой кожей лица, с каким-то тощим пучком волос на голове, скрепленным проволочными заколками, которые вечно торчали во все стороны и вываливались на стол, когда она ставила двойки в журнал. Женщина пренебрегала косметикой, считая, вероятно, что она и так достаточно хороша собой. Кто-то когда-то внушил ей, что воспитывать детей нужно по-армейски жестко, требовать, заставлять, принуждать.
То была несчастная женщина, которую от невыносимой скуки бросил муж и у которой на руках осталось двое детей, к которым она применяла даже телесные наказания. Она гордилась тем, что знала прописные истины, банальности и, произнося, допустим, что "семью семь будет сорок девять", стояла над сжавшимся учеником, который написал "сорок семь", с таким видом, как будто она постигла последнюю истину бытия.
Имени ее Фелицын не запомнил. Часто в тетрадях по математике он умышленно делал ошибки, особенно когда приходилось семь умножать на семь, тогда он радостно, вымарав пальцы в фиолетовых чернилах, выводил: "сорок семь", чтобы дать понять учительнице, что она тупа, как эта цифра. С тех пор уроки делать не хотелось, потому что думалось, что это для нее — этой Мымры — он ходит в школу и учится. Такая учеба была не нужна!
Пошли двойки, на которые Игорь смотрел равнодушно. Мымра била указкой по столу и кричала:
— Я таких тупиц, Фелицын, впервые встречаю? Разбаловала вас бывшая, любимчиков развела!
Игорь стоял нахохлившись, молча.
Мымра не понимала, как могла Татьяна Евгеньевна вывести Фелицыну за первый класс круглые пятерки. Ей казалось, что в голове этого мальчишки гуляет ветер. Узкое, вытянутое лицо, колючие волосы, мрачный взгляд увеличенных линзами глаз были ей неприятны.
Ветер там действительно гулял. Ветер Жюля Верна…
Но совестно было выдавать Мымре свои добрые чувства и мысли о прочитанном, о странных беседах во сне с Ломоносовым, который почему-то напоминал Мареева, о российских Платонах, о плавании под парусами из варяг в греки, о Барклае-де-Толли, о Ермаке, о философских и психологических сочинениях маленького дедушки…
Игорем, как и многими учениками, овладела скука. Ничего загадочного теперь в школе не было, и не верилось, что в ней помещалась Славяно-греко-латинская академия, и что в ней учился Михаиле Ломоносов. Воображение потускнело, и казалось, что в мире нет ничего загадочного и прекрасного.
И эта сухая учительница, и ученики, и черные парты, и церковь, видная из окна, если обернуться, — все теперь представлялось Игорю будничным, неинтересным. Он ужасался и спрашивал себя, как это и зачем попал в эту скучную школу, к этой злой, некрасивой учительнице. От мысли, что ему предстоит несколько лет встречаться с ней, ему становилось холодно и каждую минуту хотелось, чтобы прозвенел звонок.
А время тянулось так долго, что Игорь забывал, был ли он когда-нибудь дома или всю жизнь провел в этом чужом классе. И только когда он вспоминал дедушку и его рассказы, ему становилось легче…
Староста Люба Кучкина, с толстыми маленькими губками, пухлая, цыганистая, с черными скользкими, как будто смазанными растительным маслом, волосами и коричневой кожей лица девочка, не пользовавшаяся популярностью у Татьяны Евгеньевны, вдруг вошла в фавор у Мымры, следила за действиями ребят и доносила. Ей так нравилось следить, приказывать и доносить, что вскоре, по рекомендации Мымры, Любу избрали старостой.