Фелицын задумчиво смотрел на главного инженера, понимал, что из их разговора, каким бы он ни был умным, ничего существенного не вытекает, но, тем не менее, с интересом слушая, вспоминал Микуло. Тот всякой неразберихе радовался, нагоняя еще большего туману, потому что в этом тумане он был неуязвим, он разрабатывал, внедрял то, что можно было бы решить простой унификацией производства турбин. Но так бы сотни Микул оказались не у дел! И Микуло квалифицированно ставил палки в колеса, ратовал за инициативу и самостоятельность. Сук, на котором он сидел, рубить не собирался. И Фелицыну не позволял даже заикаться об этом. Заняв круговую оборону с подобными себе, Микуло не подпускал к этому суку вооруженных пилами фелицыных. И эту тактику Микуло именовал не иначе как научно-техническим прогрессом.
— С котлами — еще куда ни шло… А где котельщик? — спросил главный инженер.
— Умер. В машине лежит, — спокойно сказал Фелицын и поразился своему спокойствию, которое вдруг овладело им. Ему стало безразлично, оформит он невнедренное внедрение или нет, вообще — будет ли выполнен бумажный план или нет.
Главный инженер ошеломленно встал, подошел к окну и стал покачиваться с пятки на носок.
— Сгорание угольной пыли в объеме, — задумчиво проговорил он и спросил: — Чем помочь?
…Ехали быстро, изо всей дороги запомнился только приплюснутый, большой купол, выглянувший из-за белых стен монастыря на снежном холме и блеснувший на солнце золотом.
В Москве было много снега на улицах, но его не убирали.
Хотели уже сворачивать на Госпитальный вал, в морг, но вспомнили, что у Кашкина не было с собой паспорта. Нужен он или нет, Фелицын не знал, но все же решили заехать в Староконюшенный переулок. У Фелицына в руках был листок из Дома туриста с адресом.
— Что я скажу? Пойдемте вместе, — обратился Фелицын к Зинэтуле. Фелицын ощутил дрожь в руках и коленях. Ноги похолодели и, казалось, налились свинцом. Во рту сделалось сухо.
У подъезда голуби-сизари долбили корку хлеба. Пока поднимались в лифте, Зинэтула, глядя на бледное лицо Фелицына, проговорил:
— Я скажу. Вы не переживай. Что же делать.
И эти его простые, понятные слова успокоили Фелицына. Он подумал о том, что Зинэтула, этот незнакомый человек, за сутки поездки сделался ему близким и что Зинэтула, несомненно, хороший человек.
Хлопнула с лязгом, закрывшись, железная сетчатая дверь лифта. Они остановились перед массивной дверью, крашенной под дуб, на широкой площадке, мощенной черно-желтыми кафельными стершимися плитками. Зинэтула, почесав подбородок, надавил на кнопку звонка.
Постояли.
Было слышно, как за дверью кто-то размеренно шаркает. Шаги то приближались, то удалялись, стихая. Зинэтула еще раз надавил на кнопку. В квартире продребезжал звонок, напомнивший Фелицыну прерывистыми всхлипами звонок в кукольном театре, когда он с сестрой Верой входил в полутемный зал со своим стулом.
Шаги за дверью продолжали слышаться, но никто не открывал. Зинэтула недоуменно взглянул на Фелицына, вновь прикладывая палец к черной кнопке. Потом, для верности, несколько раз громко стукнул в створку двери кулаком, так что дверь вздрогнула.
Возникла легкая пауза.
Шаги приблизились к двери, щелкнул английский замок, на пороге показался высокий, плотный парень в белой шелковой майке, синих тренировочных рейтузах со штрипками и отвисшими коленями. Парень был лыс, и лицо его показалось Фелицыну болезненно-глупым: толстые, скошенные вправо губы, опухшие щеки, ничего не выражающие глаза.
Парень держал в руке консервную банку, на которой Фелицын успел прочитать: "сельдь иваси в масле". Парень, как только открыл дверь, не обратив никакого внимания на звонивших, пошел с банкой через широкую паркетную прихожую в открытые белые двери комнаты, где виднелся большой овальный стол.
Фелицын с Зинэтулой недоуменно переглянулись и вошли в квартиру. Парень поставил банку на расстеленную розовую салфетку, отошел и, взглянув со стороны на банку, поправил ее, перенеся на два сантиметра влево, как будто это было очень важно. Его протянутые к столу руки с растопыренными пальцами, откинутая назад лысая голова с рыжеватыми волосами по бокам, необычайно широкие плечи придавали ему вид какого-то биологического робота, ранее неизвестного науке.
Затем он качнулся, чмокнув губами, и вышел в прихожую к холодильнику, который стоял слева от входной двери в углу у высокого окна. Из холодильника он извлек другую банку — сайру — и, держа ее перед собой на вытянутой руке, как драгоценность, пошел в комнату, к столу. С ней он постоял некоторое время у розовой салфетки, как бы размышляя, куда эту банку поставить, хотя на огромном столе, кроме банки с иваси на розовой салфетке, ничего не было. Наконец он опустил сайру возле иваси и, вымерив тремя сложенными пальцами расстояние от одной банки до другой, удовлетворенно качнул головой и вновь пошел к холодильнику.