О том, что отца у неё больше нет, Линора узнала через полгода: Григорьевна совестилась, что деньги дочка присылает на двоих, а она одна. В ответном письме Линора просила её простить: в Клятово она не приедет, а отцу закажет в церкви молебен за упокой души. Ещё писала, чтобы мать не казнилась из-за денег: на питание она не тратит ни рубля, кормится на ресторанной кухне, и Гринька с ней.
А на Рождество прислала объёмистую посылку с диковинными консервами из оленины, гусиным паштетом в жестяных красивых баночках, крупнолистовым душистым чаем из далёкого Цейлона, и много чего было в посылке. Дарья намазывала паштет на хлеб, запивала цейлонским чаем, примеряла обновы и удивлялась: похудела, а дочка угадала с размером.
С одиночеством она свыклась. Вечерами кроила лоскутки, подбирала узоры, шила дочкино одеяло и слушала радио. Радио рассказывало о другой жизни, которой в Клятово не было, а была где-то далеко. Сотовая связь в деревне отсутствовала. Что такое зона покрытия, Дарья не понимала. И вспоминала совхозного быка Анику, знаменитого тем, что за год он покрывал шестьдесят коров. Совхозные горе-начальники продержали его две недели на жаре, отчего у быка прекратился спермогенез (выработка семени), и Аника стал импотентом.
В Заозёрный Дарья звонила из Котлова, ездила на переговорный пункт. «Если ничего не случилось, зачем звонишь, деньги тратишь?» – говорила Линора. А ей хотелось услышать родной голос, в котором всё искреннее, непритворное, настоящее: забота, и любовь, и беспокойство.
Дарьину избу деревенские по старой памяти звали негубинской. А постаревшую хозяйку – Григорьевной, а за глаза Григорихой. Мужики забегали поспрошать, нет ли какой работы. Бабы приходили поделиться новостями и поговорить о погоде, которая то дождит, то сушит. Расспрашивали о дочке. Григорьевна рассказывала охотно, молодела лицом: шеф-повар лучшего в городе ресторана – это вам не кот начихал.
Про лучший в городе – это для красного словца. До Заозёрного от них далеко, никто не проверит. А про шеф-повара чистая правда. Бабы не верили, качали головами, и тогда Дарья доставала дочкины письма, хранимые в Катерининой скрыне, и читала вслух.
8. Мил дружок домовеюшка
В августовскую безлунную ночь из Дарьиного сарая подчистую выгребли и унесли сено, купленное на зиму для козы. Дарья побежала по деревне – узнавать, не видел ли кто. Да кто ж ночью-то увидит?
А вечером к ней заглянула Настасья Агуреева, попросила взаймы муки на пироги:
– Мука-то в доме есть, да помол у ей крупноват, и цвет вроде изжелта. А твоя-то как пуховая, беленькая да меленькая, тесто пышное поднимется.
Дарья отсыпала ей в сатиновый мешочек муки, затянула тесёмки. Настасья взяла мешочек и отчего-то мялась, не уходила. Сняла со скатерти невидимую пылинку. Развернула недошитое лоскутное одеяло, огладила любовно руками, сложила аккуратно:
– Красивое одеяло-то выходит, ажно завидки берут. Себе шьёшь али на продажу?
– Дочке хочу подарить. Насть, что ты маешься да топчешься? Вижу ведь, не за мукой пришла. Говори, чего сказать хотела.
– Да я не знаю…Боюсь напраслину возвести. Курилиха утром двор мела. А я по надобности вышла, гляжу – у них сено везде валяется, тут клочок, там пучок. И на смородиновом кусту былки висят, и на яблоне, за ветки зацепились. Говорю, что вы двор-то сеном посыпали? Думали, оно прорастёт, урожай даст? А она не засмеялась, рот скособочила. Говорит, братья с лугов две копны привезли, да выпимши были, как в сарай носили, половину по двору растрепали.
Настасья замолчала.
– Что ж они, ночью сено то возили? – спросила Дарья.
– Выходит что так. И в сарай таскали ночью, потому и цеплялось на ветки. Наташка двор-то на зорьке мела, не рассвело ещё, а она уж вышла, сенцо грабельками собирает, с веток обирает. Ночью-то темно, не видно. Выходит, следы заметала.
Куриловы, Настасьины соседи, жили большой семьёй: Наташка с мужем и взрослыми сыновьями, и два мужниных младших брата. Семья большая, да недружная, хозяйство захудалое, мужики работать не любят, только и смотрят, где бесплатно взять можно. По избам, правда, не воровали. Да видать, приспичило.
Куриловы сено украли, больше некому, поняла Дарья. А доказать ничего не смогла: не пойман – не вор.
К счастью, из Заозёрного пришёл денежный перевод. Сено Дарья купила, сарай с тех пор запирала на два замка, с Натальей – бывшей одноклассницей, которую в школе прозвали Курилихой¸ прозвище прилепилось, да так и осталось – при встрече не здоровалась и в гости не звала.