Странного выцветшего пупса, древнего и облезлого, Максим нашел на чердаке в Вышнем Волочке. Когда прабабушка Рита умерла, деревянный дом собрались сносить, а он, десятилетний, искал в завалах хлама старинные сокровища.
Максим поднял пупса и почувствовал в его тканевом теле что-то твердое, правильной формы, с жесткими гранями.
— Галя, — позвал он, но голос сорвался, — Галя!
Дочка не услышала, тогда он сам поднялся, толкая перед собой капельницу и держась за нее, дошел до комода, взял ножницы. Подпорол боковой шов. Пупс смотрел в пространство и улыбался. Максим пошарил в кукле, достал пожелтевшие полоски бумаги — старые, с ятями и твердыми знаками. А потом выпала маленькая синяя пирамидка, вроде бы из стекла, с едва заметными значками на гранях. Легла в ладонь и засветилась в полумраке вечерней комнаты, где занавески уже пару месяцев не открывались — после операции головные боли чуть отступили, но свет глаза резал. Из пирамидки вдруг послышался четкий мальчишеский голос: «Ты в моей власти, — сказал он. — Уколю иголкой в живот — тебя возьмет и поносом скрутит. А в голову уколю — будешь мигренью маяться!»
Максим Ильич маялся мигренью уже три года, так ему опухоль и продиагностировали.
— Меня зовут Максим, — осторожно сказал он в пирамидку, как в микрофон. Но тут она погасла, а в комнату вошла Галя.
— Ой, пап, ну ты чего вскочил? — вскинулась она. — Как голова? Ты голодный? Я сейчас поеду Марину и Петю забирать из музыкальной школы, могу салатиков купить. Хочешь?
Максим Ильич отказался от еды, попросил подать ему ноутбук — с капельницей самому было неудобно. Галя обложила его подушками, поцеловала, побежала вниз.
— Хотя вообще-то хочу салатик, — передумав, сказал он ей вслед. — С кальмарами. — Галя рассмеялась, дверь хлопнула, во дворе зафырчала машина.
Максим Ильич держал на ладони пирамидку и искал символы с ее граней в Интернете. Не нашел.
Так он познакомился с Колей и очень его полюбил. Как любил того мальчика, которым был когда-то сам. Которого хотелось уберечь и спасти от грядущих испытаний и сердечной боли, понимая в то же время, что без них он не станет тем человеком, которым должен.
— Пап, ну мы волнуемся, — говорила Галя. — Ты сам с собой все время разговариваешь. Тебе одиноко? С нами невесело?
Максим Ильич гладил ее по голове и улыбался — потому что видел сквозь ее нынешнее, тридцатилетнее лицо все ее лица. И то первое, толстощекое, с заплывшим веком и пятном зеленки, когда ее вынесли ему из роддома…
— Мне весело, Галя, — говорил он. — Позови Петю с Маришкой, я им «Конька-Горбунка» почитаю.
Он сжимал в руке синюю пирамидку и читал стихи сразу всем — и своим внукам, и мальчику Коле.
— Пап… — говорила Галя, — ну а вот ты разговариваешь… Доктор говорил, возможны галлюцинации…
— Доча, отстань, — отмахивался Максим Ильич. — Я умираю, дай мне спокойно погаллюцинировать. Беспокоишься обо мне? Хочешь скрасить?
— Ага, — всхлипывала Галя.
— Тогда иди мне блинчиков напеки. У тебя же еще куча времени до совещания по скайпу.
Галя ворчала и шла печь блины.
Закончив диктовать, Максим Ильич поднял к глазам руку с пирамидкой. Она все еще чуть-чуть светилась, ярче на значках, которые ему идентифицировать так и не удалось. Страшная мысль вдруг пронзила Максима: а что, если, отправив письма, Коля действительно изменит будущее? Ведь если хотя бы два адресата из десятка поверят… Франц Фердинанд не поедет в Сараево, полиция арестует членов «Молодой Боснии», Россия не объявит мобилизацию, Ленина не освободят из тюрьмы в Поронине… Не погибнут миллионы, не восстанет из горького жирного пепла Первой мировой Гитлер и не начнет Вторую… Революция в России случится по-другому… или не случится вовсе… Все будет иначе, а в этой новой, другой реальности родится ли в медобъединении завода «Свободный сокол» он, Смирнов Максим Ильич, встретит ли в Ленинграде Людочку, будут ли у них Галя и Андрей?
Максим Ильич был плохим историком, плохим предсказателем. Но знал наверняка, крепче любой веры — будут! Голову проткнула раскаленная спица, в глазах потемнело, пирамидка выпала из руки.
— Галя, — позвал он из последних сил, — Галочка!
Умирая, ждал, прозвучат ли в коридоре шаги, откроется ли дверь, успеет ли он посмотреть в последний раз на ее лицо, убедиться, что после него останутся те, кого он любил.
