Юм источал аромат розового масла.
II
В четверг вечером Хорас Тарбокс занял место у прохода в пятом ряду и посмотрел «Давай трогай!» от начала до конца. К его немалому изумлению, ему понравилось. Сидевших с ним рядом студентов-циников явственно раздражало его громкое восхищение старыми добрыми шутками в духе Хаммерстайна.[15] Хорас же с нетерпением дожидался появления Марши Медоу и исполнения песенки про Беспечного Болвана-джазомана. И вот наконец она появилась, так и лучась под украшенной цветами легкомысленной шляпкой, — и на него заструился теплый свет, и когда песня отзвучала, он не присоединился к громким аплодисментам. Он будто онемел.
В антракте после второго отделения рядом с ним возник капельдинер, осведомился, он ли мистер Тарбокс, а потом вручил ему записку, накарябанную округлым подростковым почерком. Хорас читал ее в некотором замешательстве, капельдинер же, явно теряя терпение, томился рядом в проходе.
«Дарагой Омар, после придставления я всегда ужасно хочу есть. Если хочешь помочь мне уталить голод в „Тафт-гриле“ дай об этом знать здаравиле каторый принесет тибе эту записку и жди миня.
Твой друг
— Передайте ей… — Хорас кашлянул, — передайте, что меня это устраивает. Я буду ждать ее у входа в театр.
Здоровила удостоил его высокомерной улыбкой:
— Она небось имела в виду, чтоб ждали у артистического входу.
— А где… где это?
— Снаружи. Тамлево. Дупору.
— Что?
— Снаружи. А там влево. До упору!
Высокомерный персонаж удалился. Какой-то первокурсник у Хораса за спиной ухмыльнулся.
А через полчаса, сидя в «Тафт-гриле» напротив копны волос, белокурых от природы, вундеркинд говорил довольно странные вещи.
— А тебе обязательно исполнять этот танец в последнем акте? — настойчиво спрашивал он. — В смысле, если ты откажешься, тебя уволят?
Марша хихикнула:
— А мне он нравится. Я его с удовольствием танцую.
Тут Хорас сделал faux pas.[16]
— А я-то полагал, он вызывает у тебя отвращение, — проговорил он отрывисто. — У меня за спиной звучали замечания по поводу твоей груди.
Марша густо покраснела.
— Тут уж ничего не поделаешь, — ответила она поспешно. — Для меня этот танец — просто такой акробатический трюк. И, видит бог, не из простых! Я по вечерам по часу втираю в плечи специальную мазь.
— А ты… развлекаешься, когда стоишь на сцене?
— Ага, еще бы! Я, Омар, привыкла, что на меня смотрят, и мне это нравится.
— Гм! — Хорас погрузился в мрачные размышления.
— А как там налет бразилианства?
— Гм! — повторил Хорас и добавил после паузы: — А где вы будете гастролировать после?
— В Нью-Йорке.
— И долго?
— Трудно сказать. Возможно, всю зиму.
— А!
— Приедешь поглядеть на меня, Омар, или тебе на меня наплевать? Здесь ведь оно похуже будет, чем у тебя в комнате, да? Мне бы тоже сейчас хотелось оказаться там.
— Здесь я себя чувствую по-идиотски, — сознался Хорас, нервно озираясь.
— Вот и жаль! А нам вроде как неплохо вместе.
При этом замечании на лице его вдруг появилось столь меланхолическое выражение, что она сменила тон, дотянулась до его руки и погладила ее.
— Ты когда-нибудь раньше приглашал актрису поужинать?
— Нет, — ответил Хорас несчастным голосом, — и никогда больше не стану приглашать. Я не знаю, зачем я сюда пришел. При этом освещении, да еще когда вокруг все болтают и смеются, я чувствую себя совершенно инородным телом. И не знаю, о чем с тобой говорить.
— Давай поговорим обо мне. В прошлый-то раз мы говорили о тебе.
— Хорошо.
— Так вот, фамилия моя действительно Медоу, но мое настоящее имя не Марша, а Вероника. Мне девятнадцать лет. Дальше вопрос: как такой девушке удалось пробиться на сцену? Ответ: родилась она в городе Пассаик, штат Нью-Джерси, и еще год назад оправдывала свое существование тем, что подавала посетителям печенье в чайной Марселя в Трентоне. Потом стала встречаться с парнем по имени Роббинс, он пел в кабаре «Трент-Хаус» и однажды вечером пригласил ее спеть вместе и станцевать на пробу. Через месяц мы уже выступали каждый вечер. Потом поехали в Нью-Йорк, а в кармане у нас была толстенная пачка писем из разряда «Разрешите вам представить моих друзей»… Уже через пару дней мы получили ангажемент в «Дивинерри», а у одного парнишки из Пале-Рояля я научилась танцевать шимми. В «Дивинерри» мы проработали полгода, а потом однажды вечером Питер Бойс Венделл, журналист, зашел туда съесть сладкую булочку. На следующее утро в его газете появилось стихотворение про Несравненную Маршу, а через два дня мне предложили роли в двух водевилях и еще в «Полуночном шалуне». Я написала Венделлу благодарственное письмо, а он опубликовал его в своей газете, — стиль, говорит, прямо как у Карлайла, только непосредственнее, и вообще мне впору бросать танцы и вносить свой вклад в североамериканскую литературу. После этого меня позвали еще в парочку водевилей, а еще предложили роль инженю в самой настоящей музыкальной комедии. Я согласилась — и вот, Омар, я здесь.
15