Пенн высказал еще одну мысль: «Я всегда сравнивал запись пластинки с написанием картины. Колонки (или одна колонка, как было в те годы) – будто огромный натянутый холст; я пытаюсь увидеть, физически все увидеть. Цветные отношения той эпохи, то взаимоуважение, были поистине изумительны». Осознанно ли Пенн вводит здесь повтор, ненавязчивое эхо? Нарочно ли использует сочетание «цветные отношения»? В определенном смысле, это и есть вся основа данной книги. Когда мне было четырнадцать лет, я был одержим двумя вещами: рисованием и музыкой. Сказать по правде, я всерьез собирался поступать в художественное училище и даже не задумывался о писательстве, не говоря уже о том, чтобы им зарабатывать – или посвятить ему всю жизнь. Но потом… А что потом, это уже другая история, для другой книги. Как я ни любил социальный аспект панк-культуры, та музыка меня никогда особо не цепляла (впрочем, в последнее время я переживаю своего рода вторую юность и заново открываю для себя многое из рок-музыки 70‐х); возможно, виной было то, что я уже успел пережить нечто схожее с панк-откровением, слушая неистовый ритм-н-блюз вроде Swamp Dogg (с альбома «Total Destruction to Your Mind»), Funkadelic («Maggot Brain») или Хаулин Вулфа (чего стоит только истошно дребезжащая, искореженная лоу-фай-гитара Хьюберта Самлина в композиции «How Many More Years»!). Дело тут было не в умных текстах или технически впечатляющих гитарных соло – дело было в звуке, в звучании, в тоне. Это был блюз, но не обшарпанный и депрессивный; это был соул, но не приглаженный и соблазнительный. Это был какой-то мыслепереломный, мозгоподжигательный, душеочистительный апокалипсис.
И снова Дэн Пенн сумел облечь все это в слова, вспоминая, как в юности Бобби Блэнд и Арета Франклин начисто сорвали ему крышу, что не удалось (более) рок-н-ролльному Чаку Берри: «Он был приятный, неглупый, но в его голосе я никогда не слышал близости к Богу». Близости к Богу. Вряд ли Пенн буквально говорит, будто Берри не ходил в церковь (хотя такое толкование не исключено: см. разделы об Элвисе и Джеймсе Брауне здесь), – скорее, речь идет о способности музыки переносить нас в иное, неожиданное, не поддающееся определению пространство. Если вы еще не читали «Родом из Мемфиса», я очень рекомендую обзавестись этой книгой (а еще: «Sweet Soul Music» Питера Гуральника, «Under a Hoodoo Moon» Доктора Джона и «Rythm Oil» Стэнли Бута). Оглядываясь назад, я не считаю совпадением тот факт, что среди лавины недавних книг о музыке, все те из них, что сильнее всего меня удивили (и на удивление пошатнули парадигму), оказались переосмыслениями в том или ином ключе ранних этапов культуры блюза. (Пара примеров: «I’d Rather Be the Deviclass="underline" Skip James and the Blues» Стивена Кольта, «Where Dead Voices Gather» Ника Тошеса, «Escaping the Delta» Элайджи Уолда.)
Если за данным сборником где-то и скрыт некий полуразличимый мистический символ, то это образ Дэна Пенна и Спунера Олдхэма – пары костлявых белых парнишек, теснящихся за столиком в захолустной забегаловке, сочиняя хиты вроде «Do Right Woman» и «Dark End of the Street». Не только Пенн и Олдхэм, но и их современники, такие как Джим Дикинсон и Чипс Моман, а также вся их сессионная братия со студий Dixie Flyers и Muscle Shoals – я тогда этого не знал, но эти товарищи приложили руку ко многим соул- и ритм-н-блюзовым пластинкам, которые в подростковом возрасте взорвали мне мозг. Приведу последнюю цитату из «Родом из Мемфиса», о продюсере с Atlantic Records Томе Дауде: «Прихожу я как-то на студию, а он беседует с Дасти Спрингфилд, у которой было музыкальное образование – они там обсуждают пианиссимо и облигато. Прихожу на следующий день, а он уже на пару с Джо Тексом ест куриные крылышки прямо из ведерка».
Рискую прозвучать сентиментально, но мне кажется, здесь парой слов очерчен целый исчезнувший мир. Момент в истории… столкновение или смешение двух культур… зарождение некоего взаимопонимания – межпоколенческих, «цветных отношений». Можно спорить о том, что именно происходило до и после (или же чего не произошло), но одного отрицать нельзя: этот момент был, и он был восхитителен. Просто включите что-нибудь из Ареты, и вы услышите его эхо – осязаемое, норовистое, пленительное.
Что плавно подводит нас к стыдливому признанию.
В центре этой книги стоит пустой стул, и в идеальном мире на нем сидела бы Билли Холидей. Она всегда была неотъемлемой частью, сквозным мотивом, катализатором в моей внутренней и профессиональный жизни, и я чувствую ее незримое присутствие на многих страницах этого сборника. Мне выпала возможность рецензировать недавнюю биографию Билли – блестящую «Билли Холидей. Музыкант и миф» («Billie Holiday: The Musician and the Myth») Джона Шведа – для издания «The Wire»; но, выражаясь как давний и преданный поклонник Билли, я просто не мог начать[8]. Или, если точнее, я не мог начать, потому что задача прийти к какому-то заключению, уместившись всего лишь (!) в 900 слов, казалась мне невыполнимой. (Пожалуй, опыт работы для изданий типа «London Review of Books» («Лондонское книжное обозрение»), в которых есть где развернуть свою мысль, может в определенном смысле разбаловать – на фоне проектов с более сжатыми объемами.) О Билли Холидей я писал годами, даже десятилетиями, и давно планирую собрать скопленные тексты в книгу (сменившую уже несколько рабочих названий: «Cuts, Tracks and Bruises», «The Weakening Beat», «Little White Flowers»[9]), которая, надеюсь, увидит свет в самом ближайшем будущем и искупит мою вину за этот сборник. Также очень хотелось бы написать здесь о двух более новых моих любимицах: Соланж Ноулз и Лане Дель Рей. Обе они вписались бы в основополагающую концепцию этой книги, но не сложилось: обозреватель-эссеист чаще всего выступает в роли этакого литературного извозчика, который ждет, пока его подзовут и скажут куда ехать.