Они вместе построили горбатый вал и обрушили его на бригаду, танки таяли в пене, будто сахарные. Но кентавры потому и назывались кентаврами – они ломили вперед, невзирая на потери. Хаммерштейн расстреливал отступающих, и они прошли вал насквозь и вынырнули на другой стороне – скользкие, мутные, оплавившиеся, как молочные леденцы. Их было немного, наверное, машин двадцать, но они очистили ложбину и оказались в безопасности, и забросали гранатами родники – полетели ошметки розового мяса, и пулеметами отсекли Вазу, который пытался отдать туда часть своих сил. И Кант погиб, и Спиноза погиб, и Гераклит погиб тоже. Опасны были не эти двадцать танков, опасно было то, что к ним по пробитому коридору все время подходило подкрепление, и они расширили свою зону и снова пошли вперед, протискивая между холмов фарфоровые клинья. И Милн ничего не мог сделать. Заволокло удушливым дымом, ревели моторы, он не чувствовал никого из сенсоров. И в дыму возник Патриарх и сказал, что его зовет Жанна.- Прорвались кентавры,- ответил Милн, – за ними идут пожарные с огнеметами, их надо остановить.- Она умирает,- сказал Патриарх,- она хочет видеть тебя в последний раз.- Я не могу,- ответил Милн,- я должен выиграть это сражение.- Ты готов был погубить весь мир ради любви,- сказал Патриарх,- а теперь ты намерен погубить любовь ради чужого мира.- Мир погубил не я,- ответил Милн,- мир погубили другие. Помойка пройдет по земле, очистив ее, пожрав озера кислот и хребты шлаков, и умрет без пищи – издохнет, оцепенеет, распадется, осядет, и превратится в жирный перегной, и пропитает им бесплодную сухую почву, и миллиарды свежих трав взойдут на ней.- И они вдвоем с Патриархом смотали всю нитку обороны и слепили из нее безобразный шевелящийся ком, и не удавалось сдвинуть его, и Жанна помогла им издалека, отдавая редкие скупые капли своей жизни, и они обрушили его на кентавров, и танки встали, пробуксовывая гусеницами, временно ослепленные и беспомощные. Фронт был обнажен полностью. И все сенсоры стянулись к нему, потому что им нечем было сражаться, и он послал их обратно, на вершины холмов, чтобы их видели в бинокли и стереотрубы. Это была верная смерть. И они вернулись туда – и Декарт, и Лейбниц, и Гете, и Ломоносов, и Шекспир, и Коперник, и Доницетти. Должно было пройти время, пока Хаммерштейн поймет, что за ними нет никаких реальных сил. И Хаммерштейн понял. Но время уже прошло. И должно было потребоваться время, чтобы заставить сдвинуться с места армейские части, панически боящиеся аборигенов. И Хаммерштейн заставил их сдвинуться. Но время опять прошло. И когда пехотные колонны, извергая по сторонам жидкий огонь, втянулись в ложбины и начали обтекать холм, на котором он стоял, то глубоко в тылу, на границе болот, уже выросли горячие плазменные стены высотой с девятиэтажный дом и неудержимо покатились вперед. Они были грязно-зеленые, черные у подошвы, и кипящие радужные струи пробегали по ним.