и окропив мостовую брызгами лопнувшей витрины, слабо дымилась. Дверцы топорщились – жук на булавке. Вторая машина – стального цвета – затормозила, едва не врезавшись. Из нее выскочили четверо, в шелковых черных рубашках навыпуск. Сияли на груди белые, восьмиконечные кресты. Один тут же растянулся, споткнувшись, но трое бежали за ними. Передний поднял руку: тук-тук-тук,- глухо ударили пули. Целились в ноги. Директор свернул в подворотню – низкую и темную. Герд поскальзывался на отбросах. Проскочили один двор, другой – там на мокрых веревках хлопало белье. Женщина, растопырив локти, присела над тазом, как курица над цыплятами. Ввалились в какую-то парадную, в дурно пахнущий сумрак.- Да шевелись же!- рычал директор. Лестница была крутая. Герд подумал, что если они доберутся до чердака, то спасутся. Он во всяком случае. По чердакам они его не догонят. Со двора доносились крики – их искали. Жахнула дверь внизу, истошный голос завопил:- Сюда!- Чердак был на. замке. Здоровенный замок – пудовый. И железный брус, опоясывающий дверь. Герд зачем-то потрогал его. Замок даже не шелохнулся. Его давно не открывали, он весь проржавел.
– Ничего, ничего, обойдемся и так,- невнятно сказал директор. Ногой, с размаху, выбил раму низкого окна. Она ухнула глубоко во дворе. Достал блестящие, новенькие наручники.
– Летать умеешь?
Герд затряс головой и попятился.
– Пропадешь,- сказал директор. Ловко поймал его железными пальцами, защелкнул браслет. Герд зубами впился в волосатое запястье.- Звереныш!- проскрипел директор.- Они же тебя убьют. Или ты не понимаешь?- Схватил его в охапку. На лестнице, уже близко, бухал каблучный бег, умноженный эхом.- Только не бойся, ничего не бойся и держись за меня.- Он перевалил Герда через подоконник, из которого опасно торчали кривые гвозди. Герд упал, стальная цепочка тенькнула, чуть не выломав плечо. Директор протянул вторую . руку.- На!- Герд отчаянно вцепился. Они поднимались – медленно, над ребристой крышей. Далеко, в квадратном дворике, женщина плескала руками.- Крыша нас заслонит,- сказал директор.- Они сюда не выберутся.- Он дышал отрывисто, на лбу его вздулись синие вены. И текла по скуле кровь с зеленоватым оттенком. Он подтянул Герда и ухватил его подмышки, мертво сомкнув на груди крепкие ладони. Ветер сносил их. Город распахнулся внизу дремучим, паническим хаосом крыш и улиц.
Жгли послед черной кошки. Кошка только что родила и была тут же, в корзине, на подстилке из тряпок, протяжно мяукала, открывая медовые глаза с вертикальными зрачками. Кто-то поставил ей блюдечко молока. Трое мокрых котят, попискивая, тыкались в розовый живот бульдожьими мордочками. Она вылизывала им редкую шерсть. Еще трое родились мертвыми и теперь лежали на подносе, рядом с треногой, под которой задыхался огонь. Герду было их жалко: половина, а то и больше рождались мертвыми.- Это закономерно,- говорил учитель Гармаш,- инбридинг, близкородственное скрещивание, они ведут чистую линию уже несколько поколений: летальные мутации выходят из рецессива – следует вырождение и смерть. Герд начинал понемногу разбираться в этой механике. Очень трудно доставать материал. Черных кошек ловят и уничтожают. Считают, что именно в них переселяются бесы. Глупость невыносимая. И так же уничтожают черных свиней на фермах. Популяция малой численности обречена на вырождение. Кстати, сколько их тут, в санатории,- человек шестьдесят, вместе с учителями? Тоже малая популяция. Герд вчера спросил об этом учителя Гармаша, и учитель Гармаш не ответил. Он опустил глаза и ушел, сгорбившись. Нечего было ответить. Чистая линия. Вырождение и смерть.
Его больно ущипнули сзади.- Ой!- Повернулись нечеловеческие рожи. Он сразу же сделал внимательное лицо, чтобы не смеялись. Учитель Гармаш пинцетом поднял послед над раскаленной, вишневой решеткой, бубнил:- Плацента, свойственная плацентарным млекопитающим …- Препаровальной иглой тыкал куда-то в пуповину – он был близорук, и круглые очки его съехали на нос. Герд не слушал, он знал, что вспомнит все это, если понадобится. Кикимора глядела на него фасеточными, как у стрекозы, глазами. Он показал ей язык. Нечего подмигивать. Она отвернулась, скорчив гримасу! Обезьяна! И лицо у нее обезьянье. Герд презирал ее, как и всех остальных мартышек. В спину гнусавым голосом сказали:- Кто хочет увидеть уродство их, пусть берег послед кошки черной и рожденной от черной, первородной и рожденной от первородной, пусть соберет, смелет и посыплет себе в глаза, и он увидит их. Или пусть берет просеянную золу и посыплет у кровати своей, а наутро увидит следы их – наподобие петушиных …- Гнусавил, конечно, Толстый Папа. И ущипнул тоже он. Герд показал ему кулак за спиной. Толстый Папа хихикнул и сказал, опять нарочно гнусавя:- Шесть качеств имеют бесы: тремя они подобны людям, а тремя ангелам: как люди, они едят и пьют, как люди, они размножаются, и, как люди, они умирают; как у ангелов, у них есть крылья, как ангелы, они знают будущее, как ангелы, они ходят от одного конца мира до другого. Они принимают любой вид и становятся невидимыми . ..- Герд потряс кулаком, обещая надавать. Правда, Толстому Папе не особенно надаешь. Он сам надает так, что держись. Герд помнил, как Папа, беснуясь в припадке, плюясь жгучей слюной и выкрикивая заклятия Каббалы, в одну секунду скрутил Поганку, который сунулся было успокаивать. В обруч согнул – даже не притрагиваясь, одним взглядом. А ведь Поганку не так просто скрутить. Поганка – страшный сонник. В два счета усыпит кого хочешь, хоть самого учителя Гармаша. Вот он и сейчас стоит за спиной учителя в своей плоской, как блин, соломенной шляпе – дурацкая шляпа, но он ее никогда не снимает, и ночью не снимает, привязывая веревкой; говорят, что у него под шляпой, в черепе, дырка размером с кулак, и плещется жидкий мозг, но я хотел бы посмотреть на того, кто ему скажет об этом – он стоит и ощупывает всех по очереди красными, как угли, глазами. Увидишь такой взгляд в темноте – и дух вон. Вот кто настоящий бес, вот кому бы прошептать на ухо – из Черной Книги Запрета.