– Еще один прорицатель,- сказал директор.- Откуда вы только беретесь?- Он подумал.- Вот что .. . Глюк ведь пройдет через Маунт-Бейл?
– Да,- споткнувшись, ответил Карл.
– Позвони туда … Только не от нас, на станции слушают наши разговоры, позвони из поселка. Кому-нибудь из «братьев»- так надежнее. Анонимный звонок не вызовет подозрений.
– Мы же обещали,- быстро и нервно сказал Карл.
– Нельзя ему домой,- морщась, сказал директор.- Мне, думаешь, хочется? Он же расскажет – кто мы, где
мы … А потом его все равно сожгут. Лучше уж «братья»- сразу и без вопросов.
Он глядел на Карла, а Карл глядел на него – бледный и растерянный.
– Ладно, я сам позвоню,- сказал директор.- Живи с чистой совестью.
Вышел, и через две секунды заурчал мотор. Знакомая, серая, похожая на жабу машина выползла из гаража. Заблестела свежей, после ремонта, краской.
– Пойти напиться вдрызг,- задумчиво сказал Карл самому себе. Вдруг заметил Герда, который, дрожа, стоял в углу – глаза, как черные сливы. Привлек его сильной рукой, без страха. Герд всхлипнул, уткнувшись в грудь.
– Такая у нас жизнь, звереныш,- шепнул Карл в самое ухо.
Женевский епископ сжег в три месяца пятьсот колдуний. В Баварии один процесс привел на костер сорок восемь ведьм. В Каркасоне сожгли двести женщин, в Тулузе – более четырехсот. Некий господин Ранцов сжег в один день в своем имении, в Гольштейне, восемнадцать ведьм. Кальвин сжег, казнил мечом и четвертовал тридцать четыре виновника чумы. В Эссексе сожжено семнадцать человек. С благословения епископа Бам- бергского казнили около шестисот обвиняемых, среди них дети от семи до десяти лет. В епархии Комо ежегодно сжигали более ста ведьм. Восемьсот человек было осуждено сенатом Савойи .. .
Ночью он проснулся. Высокий потолок был в серых тенях – как в паутине. Оловянная луна висела в окне, и ровный свет ее инеем подергивал синеватые простыни. Мелкие звуки бродили по спальне. Печально вздыхал Крысинда на соседней кровати. Он всегда вздыхал по ночам, развернув зонтиком кожистые крылья. Кто-то тяжело ворочался и бормотал. Наверное, Толстый Папа. Кто-то сопел и хлюпал носом. Стрекотал невидимый жук. У дверей на круглом столике светился зеленый гриб лампы.
Буцефал отсутствовал. Он, наверное, бродил по двору и жевал камни, забыв обо всем на свете.
Герд сел, задыхаясь. Редко чмокало сердце. И кожа собиралась в пупырышки.
Что это было?
… Ногтями скреблись в окна и показывали бледному, расплющенному лицу – пора! Они сразу шагали в ночь, им не нужно было одеваться, они не ложились. Жена подавала свечу, флягу и пистолет – крестила. Воздух снаружи пугал горным холодом. Темные вершины протыкали небо, усыпанное углями. Вскрикивала бессонная птица:- Сиу-у!. .- Отдавалось эхом. Сбор был на площади, перед церковью. Там приглушенно здоровались, прикасаясь к твердым краям шляп. Вспыхивал натужный говор, тут же рассыпаясь на хмыканье и кашель. Закуривали. Кое-кто уже приложился и теперь отдувался густым винным духом. Вышел священник и взгромоздился на табурет. Свет из желтой двери положил на землю узкую тень от него. Проповедь была энергичной. Табурет поскрипывал. Все было понятно. Господь стоял среди них и дышал пшеничной водкой. Прикладывался к той же фляге, жевал сигарету. Зажгли свечи – стая светляков опустилась на площадь. Обвалом ударил колокол: бумм! .. Священник слез с табурета. Пошли – выдавливаясь в тесную улицу. Она поднималась в гору, к крупным звездам. Кремнисто блестела под луной. Герд видел разгоряченные лица, повязанные платки, кресты на заношенных шнурах поверх матерчатых курток. Они прошли сквозь него. Он стоял в ночной рубашке, босой и дрожащий, а они шли сквозь него, будто призраки. Целый хоровод. Шляпы, комбинезоны, тяжелые сапоги – казалось, им конца не будет, столько их собралось . . .
Он начал поспешно одеваться. Стискивал зубы. Уронил ботинок – замер. Все было тихо. Крысинда почмокал во сне, наверное, летал и ловил мышей. Надо было бежать отсюда. Герд дергал запутавшиеся шнурки. Порвал и связал узлом. Встал. Кровати плавали в лунном свете. Пол был серебряный.- Ну и пусть .., Так даже лучше .. .- во сне сказал Толстый Папа, Герд вдруг засомневался. Он больше никогда не увидит их. Но он же предупреждал. Он ни в чем не виноват. Он предупреждал, а его не хотели слушать, И он не собирается погибать вместе со всеми.
Дверь была очерчена пентаграммой. Это постарался Буцефал. Чтобы не шастали, пока он филонит на свежем воздухе. Красная линия горела, как неоновые трубки в рекламе. Герд прошел с некоторым усилием. Он умел проходить через пентаграммы. Ничего особенного – словно прорываешь полиэтилен. Пентаграмма – это для новичков, или для слабосильных, как, например, Ляпа-Теленок. Герда она не остановит. Невидимая пленка чавкнула, замыкая дверной проем. На желтом, яблочном пластике пола сидел мохнатый паук. Он был величиной с блюдце – расставил кругом шесть хитиновых, колючих лап. Шевелились пилочки жвал, и на них влажно поблескивало. Герд с размаху пнул его ногой. Паук шлепнулся о стенку плоским телом и заскреб когтями по пластику. Пауки нападают на людей. Яд их смертелен. Так говорят. И рассказывают жуткие истории о съеденных заживо в горных пещерах: паук за ночь бесшумно затягивает вход паутиной, которую не берут никакие ножи, и затем ждет, когда добыча ослабеет от голода. Еще говорят, что они опустошают небольшие деревни. Поганка раз забрел в такую – сквозь булыжник пробивается нехоженая трава, и дома от крыши до земли опутаны толстой сетью.