– Что? – спросил генерал.
– Возвратились, – сказал начальник пожарников. Четко повернулся на пол-оборота к лежащим.
Те медленно, словно нехотя, поднялись. Стало видно, что под ними все выгорело. До корней. И к пылающему лесу тянулись цепочки черных дымящихся следов.
Один из них, видимо командир, помотал головой:
– К Харламову скиту не пройти, товарищ генерал. Горит земля. И плавится. Невозможно. Защита не выдерживает.
У генерала между бровей легла глубокая складка. Тогда командир стащил с руки толстую перчатку, бросил. Перчатка, упав на землю, развалилась по шву. Трава под ней сразу же вспыхнула, торопливо побежали веселые желтые огоньки.
Майор осторожно потрогал перчатку носком сапога.
Здоровенная ель, проскрипев, легла на поляну, раскидав головешки. Буря искр пронеслась в воздухе. Ребята из группы захвата поспешно отряхивали себя и генерала. Мне стрельнуло угольком прямо в ладонь. Неожиданно и очень больно.
– Вам лучше вернуться в поселок, товарищ генерал, – сказал майор. Рукав его комбинезона слегка дымился.
Генерал посмотрел на него и вдруг рявкнул:
– Что там со связью? Почему вы мне не докладываете?!
У майора потемнели глаза. Он сказал очень официально:
– Только что отметились все десять групп, товарищ генерал. Результаты нулевые, товарищ генерал. Зырянов не обнаружен, товарищ генерал.
– Продолжать поиск!
– Нам его все равно не найти, – сказал я, дуя на обожженную руку. – Нам не обнаружить его, пока он сам этого не захочет.
Генерал повернул ко мне гневное лицо. Не находил слов. Раздувал ноздри.
Начальник пожарных тревожно оглядывался.
– Кончаются заряды, – сказал он.
Цепь людей в пламени медленно пятилась. То один, то другой бросал бесполезные пушки. В бреши жадно устремлялся огонь.
– Может быть, он погиб в скиту? – предположил майор.
Все посмотрели в ту сторону. Полнеба закрывали дымные мечущиеся языки.
– Вряд ли, – отчетливо сказал генерал.
Я подумал, что весь наш поиск бесполезен. Наверное, сейчас где-то уже далеко за границей области в обычном поезде едет маленький, тихий, похожий на подростка человек, шевелит безгубым ртом, круглыми, лягушечьими глазами провожает зеленые леса чужой ему планеты.
Завтра он сойдет на какой-нибудь крохотной станции и постучится в любой дом.
– По машинам! – сказал генерал.
Огонь подступал вплотную.
Чрезвычайная экспертиза
Комиссия состояла из четырех человек. Сам Астафьев, его заместитель Воронец, генерал, фамилию которого Астафьев не разобрал, и помощник генерала – полковник, подтянутый, в новом обмундировании.
Ехали на армейском вездеходе. Астафьев чувствовал себя неважно. Конечно, в других условиях он бы ни за что не согласился на подобный полет – возраст не тот и положение обязывает: если он нужен, пусть обеспечат нормальную поездку. Но просьба министра была очень убедительна. Собственно, это была даже не просьба, а приказ. И возражать здесь было неуместно.
На сборы дали всего час. И это ему – директору института, профессору, лауреату. Потом – черная «Волга», бешено промчавшаяся по городу, военный, непривычно пустынный аэродром, летчик, молодой, веселый, ухмыляющийся на просьбу лететь потише, и низкое серое небо над аэродромом, в которое гражданские самолеты не выпускаются.
И шестичасовой перелет, и заложенные уши, и бледное, напряженное лицо Воронца. А вечером, вернее, уже ночью – комната в офицерской гостинице одна на двоих. Астафьев уже много лет не делил комнаты еще с кем-нибудь: ему предоставляли отдельный номер.
И бессонная ночь. Воронец ворочается, посапывает, а он лежит в темноте и не может уснуть. И поднимается злость на Воронца, который сопит, на себя – зачем согласился, на неизвестного администратора, не подумавшего о том, что им надо где-то жить, и запихавшего его, Астафьева, в эту душную тесную комнату.
А потом рассвет – быстрый, яркий, с горячим солнцем, завтрак – Астафьев выпил только кофе, и вот они трясутся в вездеходе по степи.
Но что волновало серьезно – это погода. Уже сейчас, в восемь утра, пекло невыносимо. Кондиционеров здесь явно не предвидится. Правда, есть надежда, что закончат они быстро. Может быть, и делать ничего не придется – посмотрят и обратно. И вечером он будет дома, в Москве.
А жара все-таки ужасная.
Мотор звучал ровно, негромко. Колеса подминали траву. Она была по колено, источала одуряющий запах. За машиной оставались две колеи.
На небе, очень синем, не виднелось ни одного облачка. Воздух над степью дрожал, поднимался вверх. В невероятной высоте, раскинув крылья, выписывала медленные круги черная птица. Попадались какие-то приземистые цветы – горели красным среди травы.