— Скажи, пожалуйста: ты действительно спас жизнь моему брату?
Я вскочил с тахты, где листал некий роман, не особенно, впрочем, захватывающий.
— Ну, нечто вроде того…
— А как именно это произошло?
Я удивился:
— Разве Геррик тебе не рассказывал?
— Я хочу знать это от тебя, — сказала Алиса. Шевельнулась и добавила после некоторого молчания. — Вообще-то, ты, когда ко мне обращаешься, должен добавлять титул «миледи». Мы с тобой не равны. Что ты смеешься?!.
Я не смеялся. Я лишь усмехнулся, вспомнив «Трех мушкетеров». Потому что там тоже была своя миледи. Леди Винтерс, и — не слишком положительная героиня.
— Учитывая твое происхождение, — гневно сказала Алиса, — и учитывая обстоятельства, при которых произошло твое посвящение, я тебя прощаю, в конце концов, что требовать с простолюдина? — Она нетерпеливо притопнула носком тапка. — Ну, рассказывай!..
— С самого начала? — спросил я.
— С самого начала, разумеется, и — во всех подробностях!..
Делать было нечего, — я рассказал ей обо всем именно сначала. Как я две недели назад возвращался довольно поздно домой с одной вечеринки, какая это была скучная вечеринка и какое у меня было отвратительное настроение, и как я услышал стон в темном углу двора, и как, преодолев нерешительность, подошел и обнаружил там Геррика, и как ужасно он выглядел, когда я его там увидел, и как я, опять-таки преодолев нерешительность, привел его к себе на квартиру, и как он бредил всю ночь (теперь я догадывался, что он так звал Алису), и как он поправился, наконец, и какие удивительные события последовали за всем этим.
Я не пытался ничего приукрашивать, не преувеличивал трудностей и не строил из себя героя. Мне почему-то стыдно было так поступать. Мне казалось, что Алиса взвешивает каждое мое слово. Слушала она, не перебивая, а когда я закончил, задала всего два вопроса:
— Там, во дворе, ты точно видел черную лужу?
— Точно, — сказал я. — И мне кажется, что это была не вода. Темная такая, как — чернила…
— Ну, это был басох, — заметила Алиса будто сама себе. — Интересно, как басох оказался здесь, прежде чем пришел зов от Геррика? — Лоб ее прорезала вертикальная складка. — Странно и необъяснимо…
И второй вопрос, который она мне задала:
— Значит, поначалу ты не хотел вести Геррика к себе домой, но все же привел. Почему?
— Ну… ему было плохо, — нерешительно объяснил я. — Он был такой слабый, и, может быть, даже умирал. А вызвать «скорую помощь» не захотел. Что же мне было делать, не оставлять же его так на улице…
Я замолчал, потому что Алиса прерывисто и быстро вздохнула. Она вздохнула, а потом подняла руки, сжатые в кулачки и слегка ударила их друг о друга.
— Все правильно, — заключила она. — Все правильно. Ты спас ему жизнь. А я надеялась…
На что она надеялась, она объяснять мне не стала, снова прерывисто вздохнула — раз, другой, третий… Вскочила на ноги, словно хотела выбежать из комнаты, широко открыла глаза — яркая синева их хлынула на меня, как волна, — опустилась рядом со мной на тахту, почти неслышно произнесла:
— Ты спас всех нас, воин…
И вдруг подняла лицо — с чуть разомкнутыми нежно-упругими губами, ждущими поцелуя…
Потом Алиса заснула минут на пятнадцать. Я смотрел, как она безмятежно дышит: спокойно, точно ребенок. Волосы ее цвета осени разметались по всей подушке. В углах тонких век скопились серые тени усталости. Я готов был драться со всем миром, только чтобы не потревожили ее сон. Ничего подобного со мной еще никогда не было.
Но когда она проснулась и рывком открыла глаза, я увидел, что солнечная синева из них опять испарилась, и остался твердый голубоватый металлический блеск, как у Геррика, такой же безжалостный и пустынный, только, пожалуй, еще более непримиримый, чем раньше.
Несколько мгновений она изучала меня, словно не понимала, как оказалась в постели с этим мужчиной, а потом — тоже рывком — уселась, и, придерживая на груди одеяло, глянула с проявившейся озабоченностью:
— Пожалуйста, никогда не говори об этом моему брату. Ни словом, ни намеком, Я тебя очень прошу.
— Почему? — спросил я.
— Он этого не поймет.
— Разве ты не свободная женщина? — с удивлением спросил я.
Мне казалось, что уж кто-кто, а она делает то, что захочет.
— Разумеется, свободная, — высокомерно объяснила Алиса. Отодвинулась нервно, как будто ее смущало, что я созерцаю ее голую спину. — Разумеется, я перешла порог Детства и давно решаю сама, как мне поступать.
— В чем дело? — озадаченно спросил я.
— Ни в чем!
— Я тебя чем-то обидел?
— Не трогай меня!
Я протянул руку, чтобы привлечь Алису к себе, но она, точно кошка, отпрянула еще дальше.
Высоко поднялись дуги рыжеватых бровей.
Нос заострился.
Алиса, не глядя на меня, объяснила:
— Миледи, конечно, может переспать с простым воином или слугой, если таков будет ее каприз. Но ни воин, ни тем более слуга никогда не станут ей равными. Потому что воин — это всего лишь воин, и слуга — это всего лишь слуга. Они останутся таковыми до конца жизни.
Она прикусила губу.
— Отвернись, мне надо одеться.
— А я, по-твоему, кто — воин или слуга? — спросил я.
— Ты — простолюдин, недавно обретший свой Дом…
— Понял, — сказал я.
— Отвернись!..
Так она меня обнадежила.
И тем не менее, наступило чудесное светлое время, которое я до сих пор вспоминаю подробно и с замиранием сердца. Уже через пару дней после своего появления Алиса голосом строгой сестры сказала Геррику:
— Надо бы тебя подлечить, братец. Какой-то ты здесь стал желтоватый…
Лично я болезненной желтизны в Геррике не замечал. Наоборот, здоровый, резкий в движениях парень одного со мной роста — а я, чтоб вы знали, тоже вовсе не из коротышек, — несколько, быть может, угрюмый, что не удивительно при его обстоятельствах, но такой — мускулистый, явно не обремененный хилостью тела, берет вилку, задумывается, и — металлический черенок начинает гнуться в его пальцах. Куда уж лучше? Тем не менее, Алисе, вероятно, было виднее. И несмотря на все возражения Геррика, не очень, впрочем, упорные, чувствовалось, что в этом вопросе Геррик ей подчиняется, она увела его к себе в комнату, плотно прикрыла двери, даже, кажется, на защелку, и, уж не знаю, как там она его лечила, но когда примерно через полчаса Геррик вышел на кухню, это был чуть ли не совершенно другой человек. Полный энергии, свежий, помолодевший, наверное, лет на десять. Он теперь даже двигался несколько по-иному, точно не пользуясь зрением, а ощущая предметы интуитивно. Мог безошибочно взять нужную ему вещь, не оборачиваясь. Целыми днями он пропадал по каким-то своим совершенно непонятным делам. Возвращался домой уже только к полуночи — с виду неимоверно уставший, голодный, не способный ни к чему, кроме как быстро поесть и завалиться в постель, и, тем не менее, расплескивающий вокруг себя лихорадочное возбуждение. Глаза у него сияли. А уверенное лицо было — кровь с молоком. Лишь теперь я оценил слова Алисы насчет желтизны.