Алиса, впрочем, находила такой порядок вполне естественным.
— Люди действительно отличаются друг от друга, — слегка поднимая брови, говорила она. — Один пашет землю, другой сражается за него, рискуя жизнью. И очевидно, что тот, кто рискует жизнью, должен иметь больше прав. Это логично и не требует никаких дополнительных объяснений. Кстати, никому не возбраняется стать воином, — добавляла она. — Нужно только взять в руки меч и доказать, что ты способен сражаться. Но ведь большинство людей вовсе не хочет совершать подвиги. Они хотят жить спокойно и чтобы их никто не тревожил. И пусть живут, и пусть подчиняются тем, благодаря кому они только и могут спокойно жить. Тем, кто платит жизнью за свое высокое положение.
И наоборот ей казалось диким, что в том мире, где она сделала временную остановку, и Эйнштейн и последний задрипанный алкоголик обладают, хотя бы в теории, равными политическими правами. Один человек — один голос. Демократия представлялась ей верхом нелепости.
— Править должны умные, — говорила она. — Править должны только смелые и образованные. За кого проголосует крестьянин, всю жизнь ковыряющийся в земле? Да за того же крестьянина, кругозор которого ограничен полем пшеницы. И тогда — что? Весь мир превратится в деревню?
— А кто будет определять, что он — умный? — иронически спрашивал я.
— Другие умные, — терпеливо, как ребенку, разъясняла Алиса. — Если он достоин, они без разговоров примут его к себе. Здесь препятствий нет. Он станет одним из них.
Что-то в ее словах было.
Но меня все же коробило, что при Геррике, например, она становилась совсем другой — отчужденной, почти незнакомой, холодно-высокомерной, настоящей миледи, осознающей высоту своего положения, для которой простолюдин — это где-то там, в самом низу.
Вот — оборотная сторона разделения людей на касты.
Меня это просто бесило.
И я давал себе слово, что потом, оставшись с Алисой наедине, буду вести себя точно также сдержанно и высокомерно. Покажу, что и у простолюдина, если уж они меня таковым считают, тоже есть чувство собственного достоинства. Что бы они там о простых людях ни думали. Я старался быть хмурым и отворачивался, когда она ко мне обращалась. Я старался, чтобы она также наталкивалась на некий барьер между нами. Однако при всех усилиях удавалось мне это плохо. Стоило Алисе, дурачась, чмокнуть меня в щеку, стоило ей прильнуть и провести по спине ладонями, стоило ей по-женски, снизу вверх, заглянуть мне в глаза, как вся моя тщательно накопленная обида мгновенно улетучивалась.
Долго сердиться на нее я не мог.
Это были действительно всего лишь досадные мелочи. И хотя отношения между людьми складываются по большей части именно из мелочей, мы еще были на той стадии отношений, когда разногласия легко стираются поцелуями.
Алиса моей хмурости как бы не замечала.
И только однажды она вспыхнула не на шутку. Я, не помню уже по какому случаю, спросил из-за чего, собственно, разгорелся весь этот сыр-бор, почему лорд Тенто преследует их и почему они вынуждены скрываться здесь, на Земле? И Алиса неохотно ответила, что разрезана Синяя Лента.
— Не понял, — озадаченно сказал я.
Тогда Алиса объяснила мне, что Синяя Лента — это знак Дома Герриков. Цвет наследственного владения земель Алломара. На Синей Ленте висела Капля Росы, которая, сверкнув с неба, вдохнула жизнь в первого лорда Геррика. С тех пор, уже четыреста лет, каждый лорд Дома Герриков целует ее, вступая во владение Алломаром.
Я все равно не понял.
— Это что — такая материя?
— Сам ты — материя, — презрительно сказала Алиса. — Синяя Лента соткана из волокон семи Тайных Трав. Только великий Орразио знал, где растут эти Травы. И только он, работая двадцать лет, мог соткать подобную Ленту. Сейчас секрет Семи Трав утерян.
Тогда я, кажется, понял.
— О, господи!.. — невольно сказал я. — Разрезали Синюю Ленту! Что за чушь? Да сшейте ее обратно, в конце концов! Господи, ну вы просто — как дети! Сколько человек погибло в этой бессмысленной бойне?
Я помню, как Алиса гордо выпрямилась при этих словах. И у нее даже подбородок задрался вверх, как у Геррика.
— То, что ты называешь бессмысленной бойней длится уже больше тридцати лет. Мой отец и моя мать погибли во время первого вторжения Тенто на Алломар. Я потеряла замок, в котором выросла, я потеряла луга, на которых играла в детстве. Я потеряла свое сиреневое озеро Натайико!..
Она кричала, больше уже не сдерживаясь.
— И все из-за какой-то Синей Ленты, — небрежно напомнил я.
— Не из-за Синей Ленты, черт бы тебя побрал, а из-за чести!.. — сверкнула глазами Алиса. Простолюдину, видимо, не понять, что такое — честь!.. Не из-за прибыли же воевать, как вы! Не из-за таможенных пошлин, не из-за выгодных торговых путей!..
Она замолчала, и видно было, как страстный гнев борется в ней со сдержанностью.
— За такое у нас вызывают на поединок, — через некоторое время сказал она. — Или навечно, официально прокляв, изгоняют из Дома. Я прощаю тебя, потому что ты не имеешь должного происхождения. Ты не жил в Алломаре…
— Спасибо, — иронически сказал я.
— А что касается воинов, погибших за Алломар, то сражаться они пошли исключительно добровольно. Никто не может заставить человека жертвовать своей жизнью, если он сам того не желает. Любой воин в любую минуту может отказаться от выполнения почетного долга. Ему достаточно вернуть свой меч лорду Геррику…
— И что тогда? — ехидно, как мне казалось, спросил я.
— Тогда — ничего, — не менее ехидно парировала Алиса. — Во всяком случае, ничего из того, о чем ты, вероятно, подумал. Ни смертной казни, ни ссылки, ни даже общественного порицания. Такой человек просто перестает быть воином, вот и все.
— И что, кто-нибудь отказывался? — спросил я.
— До сих пор — нет! — пальцы скомкали простыню, которой она спереди прикрывалась. — Нет, и я надеюсь, что никогда не будет. Потому что среди воинов Алломара нет трусов, — заключила она.
Откинулась на подушку и в гневе раздула ноздри.
В глазах была — синева.
Вот так мы с нею поговорили.
Переубедить я ее даже не пробовал. Я интуитивно догадывался, что это невозможно, и ни к чему хорошему не приведет. При малейшем намеке на злополучную Синюю Ленту (в подтексте — на ничтожность причин жестокой многолетней войны) Алиса просто ощеривалась, как зверек. Разговаривать на эту тему спокойно было нельзя. Все, что я сделал, это однажды подсунул ей Библию, Новый Завет.
Алиса перелистала книгу и очень мило наморщила точеный носик.
— С какой стати я должна прощать своих врагов? Враг от этого не перестает быть врагом. Зато друг вполне может перестать быть другом…
— Это идея примирения, — пояснил я. — Она отвергает месть, тем самым, возможно, способствуя некоторому улучшению человека. Потому что человек по природе своей должен быть добр…
— И намного улучшила? — с поинтересовалась Алиса с искренним любопытством.
Я впал в затруднение.
— Ну… Определенный прогресс все-таки есть.
— А, быть может, прогресс был достигнут за счет развития цивилизации? — сказала Алиса. — Возникали законы, регулирующие отношения между разными сообществами людей, ограничивалась жестокость, постепенно возникало сознание, что определенные вещи недопустимы. Это те же Законы Чести, христианство здесь ни при чем. Как ни при чем — буддизм, иудаизм, мусульманство… Вообще не следует придавать религии слишком большого значения. Предположим даже, что именно Бог создал ваш мир, это вовсе не означает, что он им далее интересуется. Скорее — наоборот. Человек с начала времен был предоставлен самому себе и потому должен сам отвечать за свои поступки. Должен сам решать, как он поступит, и должен сам отвечать за это.