Длинный трехвагонный трамвай как раз заползал на мостик между Марсовым полем и улицей, солнце пронизывало его от окон до окон, и видны были сгорбившиеся внутри редкие фигуры пассажиров.
Двое военных на переходе ждали, пока он освободит дорогу.
Мигнул огонь светофора.
— Не туда. Вон там — на бульваре…
Громадный лохматый пес возник между двумя тополями. Был он черен, будто только что вынырнув из кипящей смолы, и широкие медвежьи лапы его скребли землю. Угловатая, как у терьера, морда, вывесила синеватый язык.
Треугольные уши — торчком.
— Пошли-пошли, скорее!.. — Алиса даже царапнула меня ногтем по запястью. Повлекла вдоль изгиба Садовой, мимо чугунной ограды, — увидела выломанный в решетке прут и тропинку за ним. — Пролезай!.. Бож-же мой, какой ты неповоротливый!..
Сильный толчок в спину чуть не заставил меня упасть на руки.
— Поосторожнее!..
Здание за оградой, наверное, принадлежало какой-то казенной конторе: окна его с тыловой стороны были прикрыты решетками, а на пустыре, испятнанном вялыми листьями, догнивала огромная, в человеческий рост, катушка с кабелем. Тут же — обрезок его, вспушенный коричневой ржавчиной.
— Здесь, — сказала Алиса, охватив пустырь быстрым взглядом. — Спина будет защищена, это хорошо…
Я ничего не успел толком сказать.
Она крутанулась, как в тот момент, когда я ее впервые увидел, протанцевала три шага, словно пробуя почву, мелко подпрыгнула несколько раз, немного присела, выбросила, как на пружинах, руки по сторонам, и из обоих ее кулаков высунулись голубоватые острия кинжалов.
Короткие плоские лезвия чуть дымились.
— Может быть, милицию? — предложил я, чувствуя себя лишним.
— Отстань!
— А что?
— Не болтай ерунды!..
Она повела плечами, видимо, разрабатывая суставы.
Кусты на противоположной стороне пустыря раздвинулись, и из них не столько выступило, сколько вытекло черное тело басоха.
Слышно было его дыхание, забитое мокрыми хрипами.
— Отойди назад, ты мне мешаешь… — яростно прошипела Алиса.
Я попятился, и в этот момент басох прыгнул.
Я, наверное, до конца жизни буду помнить эту картину: быстро плывущее в воздухе осени вытянутое собачье туловище, мохнатые широкие лапы, прямоугольная голова между ними, голая розовая, как у настоящей собаки, полоска кожи на брюхе. Басох был страшен и неумолим в своем натиске.
Не знаю, что произошло со мной в эту минуту, я прекрасно осознавал, что я без оружия и что не умею сражаться, мне ни в коем случае нельзя было вмешиваться в происходящее, но когда я узрел воочию черную глыбу басоха, надвигающуюся на Алису, слабую вдруг такую, беспомощную, как мне показалось, перед загробной угольной тенью, во мне словно что-то проснулось нечто отчаянное — толкнуло сердце, кипящей кровью зашумело в висках — и я, замахав руками, ринулся, чтобы принять удар на себя.
Разумеется, я не успел. И, видимо, успеть не мог. Потому что я двигался не в том времени, в котором разворачивались события. Я едва-едва сумел сделать вперед два шага, как присевшая еще больше гибкая фигура Алисы взвилась в воздух, будто и в самом деле выстреленная пружиной, и одновременно в долю секунду провернулась вокруг оси — сначала левая ее рука коснулась басоха, потом так же — правая… Все произошло необыкновенно быстро. Момент равновесия при вращении, наверное, был потерян — Алису отбросило, точно зацепив мчащимся паровозом, и она покатилась по прелым листьям, переворачиваясь с груди на спину.
Кажется, я что-то крикнул.
Однако и для басоха быстрые прикосновения рук не прошли бесследно. Приземлился он, как и полагается псу, на четыре лапы, но они не спружинили, а подогнулись, не выдержав мнущей тяжести, и тяжелое мохнатое тулово, пропахав мордой почву, неуклюже кувыркнулось через голову.
Басох вытянулся на всю длину тела.
Уже в следующую секунду он, конечно, попытался подняться, лапы опять разъехались, брюхо безобразно зашуршало по листьям, приоткрылась ужасная пасть с коническими зубами, длинная конвульсия поставила дыбом шерсть вдоль хребта, туловище завалилось на бок, и прямоугольная оскаленная башка, вывернулась в обмяклом изгибе.
Я почти ничего не соображал.
А Алиса, уже вскочила с земли и, не разгибаясь, обходила распростертую тушу, по-прежнему держа наготове кинжалы в разведенных руках.
К свитеру прилипли скомканные мокрые листья.
Наконец, она шумно вздохнула и выпрямилась.
— Дурак, — сказала она, косясь на меня. — Дурак! Чуть было не испортил мне такой удар!..
Брякнула отодвигаемая задвижка, в здании приоткрылась дверь, обитая жестью, бритоголовый солдат в гимнастерке, перетянутой до складок ремнем, выглянул оттуда и чуть ли не со стуком захлопал глазами:
— Ну вы, земляки, даете!.. Что это вы, земляки, тут делаете?..
Он перебирал ногами, словно по малой нужде, но наружу не выходил.
— Пойдем-пойдем, — сразу торопливо сказал Алиса. Подхватила меня под локоть и потащила к забору.
— А как же басох? — спросил я.
— Насчет этого можешь не волноваться…
Я все-таки оглянулся.
Басох, зарезанная как овца, чернел на палой листве, и над кучерявой шерстью поднимался белый парок. Будто его, сваренного, только что вынули из кипятка. Вдруг грудинная часть просела и как бы треснула — темно-чернильный ручей выбежал из-под ребер и, сверкнув, как змея спинкой, устремился в канализационное отверстие.
Я вспомнил жутковатую лужу, виденную мной во дворе, в тот первый день, когда я наткнулся на Геррика.
— Что это, он — растворился?..
— Шевелись, шевелись!.. — теребила меня Алиса. — Она снова просунулась через дырку в заборе и, опять подхватив меня, выволокла наружу. — Соображай, наконец, он может быть не один. Ну что ты, в самом деле еле шевелишься?..
Коленки у нее были в сырой земле.
— Ты классно сражаешься, — сказал я, наконец-то протолкнув ледяной воздух в горло.
Я хотел высказать ей свое восхищение.
Однако Алиса, как кошка, отпрянула и сверкнула яростными глазами.
— Женщины не сражаются, — прошипела она — опять же, как кошка. — Запомни, воин: женщины, не сражаются, женщины — только любят. — И, увлекая меня по дуге Садовой в сторону Невского, тоже отдышавшись, добавила через некоторое время. — Я тебя об одном прошу: Геррику про это — ни слова…
— Хорошо, — сказал я. — А почему?
— Потому что ему не надо об этом знать!..
Сказать, впрочем, пришлось. Против всех правил, Геррик к нашему возвращению уже был дома — сидел в моем кресле, у окна, ближе к свету, и, немного морщась, отрезал ножницами рукав у рубашки. По всему плечу у него расплывалось темное пятно продолговатой формы, и когда, наконец, он осторожно отвернул липнущую материю, открылась рваная рана от плеча до локтевого сустава, откуда сочилась похожая на сироп, густая, алая кровь.
Он поднял на нас глаза и виновато, точно оправдываясь, улыбнулся.
— Сколько их было? — будничным, поразившим меня тоном спросила Алиса.
— Трое… И, кажется, четвертый — наблюдал издали…
— Только наблюдал?
— Да, не вмешивался, если он вообще присутствовал. Мне, знаешь, было не до того… Ты не беспокойся, я все сделаю сам…
— Ладно уж, молчи…
Алиса сдернула свитер, присела на корточки и внимательно осмотрела рану.
Приказала мне:
— Что стоишь? Принеси бинт или чистую тряпку! Пластырь у тебя в доме найдется?
Несмотря на возражения Геррика, впрочем, не слишком уверенные, она быстрыми опытными движениями, как медсестра, сняла лишнюю кровь и, не оборачиваясь, протянула испачканный бинт назад:
— На, держи…
Затем она положила пальцы на рану, прикрыла глаза и замерла.
Геррик тоже немного опустил веки.
От меня в этот раз ничего не скрывали, и я, подавшись вперед, в некотором ошеломлении наблюдал, как кровь между пальцами Алисы сразу же остановилась, как густая ее поверхность сморщилась, стремительно подсыхая, превратилась в коросточки, которые тут же потрескались, и Алиса легко их отшелушила, проведя ладонью вдоль раны. Показалась мягкая розовая нежная кожица.
Тогда Алиса выпрямилась и несколько раз медленно и глубоко вздохнула.
— Все. Остальное — сам…
— Конечно, конечно, — поспешно сказал Геррик. — Это была засада, я не представляю, откуда они могли знать… Всего трое бойцов…
— Ладно уж, молчи…
Лицо у нее заострилось, глаза стали большими, облепленные морщинами, как от бессонницы. Она опустилась на поспешно подсунутую мною подушку и, передернув плечами, точно в ознобе, сообщила нейтрально: