— Это значок Петипа, — добавил он после паузы.
— Как Петипа? А разве Петип не мертв? — спросил я.
Я отлично помнил короткую стрелку, воткнувшуюся тогда в предплечье.
— Вот теперь мертв, — сказал Беппо, пошевелив проволочными усами. — Нет, милорд, Петипа так просто убить нельзя… — И вдруг рядом с первым значком выложил второй, точно такой же. — А это — мой знак, милорд, если позволите…
Несмотря на природную недогадливость я, кажется, понял.
— Ты хочешь, чтобы я освободил тебя от присяги воина? Хорошо, что я должен сделать?
— Просто сказать, милорд: «Ты — свободен»…
— Ты — свободен, Беппо, — произнес я торжественным, как подобает, голосом. — Я, наследный лорд Алломара, освобождаю тебя от воинского обета. Ты — свободен, и я готов засвидетельствовать это перед всеми Домами…
Беппо хитро прищурился.
— Вообще-то, по-настоящему меня зовут вовсе не Беппо. Новое имя дают, когда входишь в какой-нибудь Дом. Но для вас, милорд, пусть я останусь — прежним…
После я проводил его до остановки. Подошел шуршащий троллейбус и утащил сержанта в сторону Невского. Было ясно, что больше я его никогда не увижу. Чье победное знамя развевается сейчас над Семибашенным замком, кто греет в руках волшебную Каплю Росы и о чем шелестит звездный дождь над равнинами Алломара?
Этого я уже никогда не узнаю.
Сердце у меня сжималось, сдавливаемое асфальтовой духотой, был ранний вечер, прозрачные сумерки опускались на город, звезд еще не было, но колючий их свет чувствовался уже в чаше неба.
Вот и набережная, где я победил лорда Тенто.
Мне было плохо. Я дышал редко и тяжело. Горло, сдавленное воспоминаниями, не пропускало воздух. Внутреннюю часть ладоней вдруг защипало — точно от свежей раны.
А когда я инстинктивно поднял руки к глазам, между пальцами у меня заструился яркий синеватый дымок, — загустел, превратившись как бы в синюю линзу, сердцевинная часть этой линзы прояснилась и засияла, лицо Алисы, будто гемма, выступила оттуда, губы ее шевелились, по-видимому, она говорила мне что-то. Правда, ни одного слова я слышал не мог. И смотрела она не на меня, а куда-то в сторону. Голова ее была покрыта узорчатой тканью. Светленький новорожденный младенец смотрел туда же, блестя глазами от любопытства. Вот — он поднял пухлую руку, тронул Алису за подбородок и, видимо, засмеялся.
Мягкие складки набежали на голову в редких волосиках.
И сейчас же изображение будто сдернуло с моих пальцев. Сердцевина погасла, а синеватая линза заколебалась и рассеялась в воздухе.
Я даже не успел толком понять, что произошло.
Я лишь остановился, взирая на уже пустые ладони, сделал два шага по направлению к чугунной ограде, снова остановился и поднял голову к звездам, которых еще не было.
Их еще не было, но я знал, что они есть.
Теперь я буду помнить об этом всегда.
Я был счастлив.
И тут дунул ветер, зарябила зеленая вода в канале, зашумели-зашелестели деревья, полные июньской листвы, и, как сон, унеслось вдоль набережной облако тополиного пуха.
Куда — неизвестно…
Детский мир
1
Сергей поставил кактус на полку и, отступив на шаг, полюбовался колючими пупырчатыми шарами, налезающими друг на друга.
Какой ты у меня красивый, подумал он. Крепенький такой, со свеженькими иголочками. Хорошо, что я не послушал «Садовода-юбителя» и не рассадил тебя в марте, как там советовали. Что бы сейчас из этого было? Ничего хорошего из этого не было бы. А так — вон какой симпатичный. Тесно тебе, конечно, мало земли. Ну так что ж, тесно? Зато и будешь высовываться из горшка, как задумано. Подкормил я тебя, свежего песочку добавил — расти, радуйся. Ты еще у меня зацветешь где-нибудь в сентябре. Вон, бутончики на двух макушках уже намечаются. Правда, цветешь ты не очень красиво, но я рядом для контраста поставлю бегонию. И тогда вы оба у меня заиграете. Чудненькая будет картинка. Элегантное и вместе с тем яркое цветовое решение.
Он представил себе, как осенью, когда бегония зацветет, будут багроветь над наростами кактуса крупные, мясистые, алые изнутри кувшинчики. Впечатляющая композиция. Надо будет добавить сюда еще что-нибудь стреловидное. Например, акорус какой-нибудь. Или нет: сансивьера молоденькая будет тут в самый раз. Значит, решено. На нижнюю полочку — сансивьеру. Надо только повернуть ее к свету щучьими ребрами.
Он набрал в ложечку немного спитой заварки и уже собирался подсыпать ее на узловатые, бледные, как турнепс, корни бегонии, но стеклянная дверь на веранду опасно задребезжала и из комнаты появилась Ветка, ощеренная, как зверек.
— Я так больше не могу, — сказала она. — Он мне хамит все время. Я к нему — вежливо пытаюсь, по-человечески, а в ответ одни: «чего?», Да «не буду». Тут у кого хочешь терпение лопнет…
— Ну что там опять? — мельком спросил Сергей.
Ветка немедленно вспыхнула.
— Тебя это, конечно, не беспокоит. Ты тут погружен в мировые проблемы. Надо ли подрезать пелею или не надо? А вот то, что ребенок растет дубиной — пусть жена занимается. Глухой какой-то. Надоели вы мне оба — бездельники!..
Пряди выбившихся волос прилипли у нее ко лбу, а дрожащие щеки приобрели синеватый оттенок. В тон лиловому тренику, которым она была обтянута.
Сергей отвернулся.
Как она разговаривает с читателями, подумал он. Ничего удивительного, что в библиотеку никто не ходит. Кому это надо — иметь дело с фурией. А ведь была симпатичная девушка, танцевала на школьном балу. Интересно, куда все это выветривается?
— Ты меня слышишь?!.
— Ладно…
Он поставил банку с остатками чая и через порожек, обитый войлоком для тепла, шагнул в комнату, где подсвеченный мельканием телевизора притулился у кресла на толстом ковре какой-то скорченный Дрюня — в рваных джинсах и желтой футболке, украшенной оскалом чудовища.
Вид у него был подавленный.
— Ну так что? — сурово поинтересовался Сергей.
Он сообразил вдруг, что понятия не имеет, в чем тут дело.
Ветка, однако, была наготове.
— В булочную попросила сходить, — пояснила она. — Хлеб кончается, а завтра магазины закрыты. Что ты думаешь, не может он, видите ли.
— Аргументы? — спросил Сергей.
— Лень и хамство — такие у него аргументы… Телевизор он хочет смотреть. Я для него — пустое место.
— Неправда, — вдруг сказал Дрюня мальчишеским хриплым голосом.
Сергей повернулся.
— А в чем тогда затруднение?
— Поздно уже…
Сергей посмотрел на часы.
— Сейчас половина восьмого. Булочная закрывается ровно в восемь. Ходьбы здесь десять минут. Ты вполне успеваешь.
Дрюня скорчился на ковре еще больше.
— Я не в том смысле…
— А в каком?
— Ну… вообще поздно… — Я тебя что-то не понимаю, — сказал Сергей. — То тебя с улицы не докличешься, то тебе — поздно, хотя еще восьми нет. Как-то не очень связывается… — Он вдруг запнулся, вспомнив, что как раз последние вечера Дрюня почему-то присутствовал дома — либо изнывая от скуки, либо приклеившись к телевизору. Добавил не очень уверенно. — Или, может быть, ты темноты боишься?
Шутка не получилась. Дрюня поднял на него упрямый затравленный взгляд, и Сергей неожиданно понял, что он и в самом деле боится. Темноты ли, не темноты, но из дома его сейчас не вытолкаешь, разве что с превеликим скандалом — через крики и применение силы.
Он быстро сказал:
— Хорошо, а со мной пойдешь? Все равно мне надо прогуляться с Тотошей. Мы тогда погуляем полчасика, а ты — в булочную. Устраивает?
Тотчас из укромного закутка за шкафом вылез рыжеватый, в подпалинах, какой-то продолговатый Тотоша и, как бешеный, задергал остатком хвоста, реагируя, видимо, на магическое — «погуляем».
С плюша морды у него свисали седые усики.
— Конечно, папа!..
Ветка раздраженно сказала:
— Вечно ты ему потакаешь. Разумеется, он никого слушать не будет.
— Веточка… — нежно сказал Сергей.
— И не называй меня Веткой!
— Ну, положим, Виктория… Так мы почапали?
— И не застревайте на два часа!
— Постараемся…
— Ужин вас ждать не будет!
— Понял, — кивнул Сергей.
По пути в булочную он сказал:
— Слушай, Андрон, а, может быть, имеет смысл пересмотреть какие-то принципы поведения? Может быть, не следует каждый раз доводить до конфликта? Если Ветка к тебе обращается, то — сделай, и все. Ветка, в общем, не так уж часто к тебе обращается.