— Мама не любит, когда ее называют Веткой, — заметил Андрон.
— Ладно, не в этом суть. Только легче выполнить просьбу, чем ввязываться в дискуссию. Делать-то все равно приходится. Ну а если уж совсем нет желания, тогда — объяснись. Но — спокойно и вежливо, я не думаю, что Виктория будет настаивать. Женщины вообще довольно покладисты. Как ты считаешь?
Некоторое время Андрон молчал, а потом вдруг нагнулся и подхватил с земли увесистую длинную палку — покрутил ее, видимо, примеряя к руке, и понес — словно меч, выставленный для защиты.
— Так как ты считаешь? — спросил Сергей недовольно.
Андрон вздохнул.
— Папа, ты говорил мне недавно, что бывают ситуации, когда ничего объяснить нельзя. И когда приходится полагаться только на… словесное утверждение. Если ты человеку веришь, то значит, веришь. Извини, но это именно та самая ситуация…
— А мне ты можешь сказать, в чем дело? — поинтересовался Сергей.
— Именно тебе?
— Да.
— Нет, не получится…
Сергей промолчал.
У ребенка крупные неприятности, подумал он. Впрочем, ну какие у него могут быть неприятности? Должен, верно, кому-ибудь, а попросить денег стесняется. Или, может быть, рассорился с Мусей: что-то ее последнее время не видно. Ладно, через несколько дней образуется.
— Шагай веселее, — сказал он.
Они прошли огородами и через переулок, утоптанный до черноты, повернули на вечернюю тихую улицу, левый край которой через овраг спускался к реке, а на правом, за площадью трепетали огни Торгового центра.
Здесь Сергей остановился и расстегнул поводок.
— В самом деле, не задерживайся, — сказал он. — Ветка ждет, не надо обострять ситуацию.
Дрюня как бы заколебался.
— А разве ты не пойдешь вместе со мной?
— А зачем?
— Ну не знаю… Ты же хотел — до булочной.
Сергей слегка рассердился:
— Что тебя за ручку водить как маленького? Взрослый же человек, давай, Андрон, не томи, — и добавил, показывая, что пререкаться далее не намерен. — Жду тебя через пятнадцать минут. Усвоил?
Дрюня судорожно вздохнул.
— Иди, Андрончик…
Он смотрел, как Дрюня неуверенно пересекает пустынный в это время проспект, останавливается, словно на что-то наткнувшись, у противоположного тротуара, — осторожно, дугой, обходит сияющий витринами «Детский мир», а затем, махнув сумкой, скрывается за поворотом.
Стало как-то тоскливо.
Несчастный ребенок, подумал Сергей. Ветка на него орет я — не обращаю никакого внимания. Половина друзей разъехалась — мается от безделья. Кто это сказал, что детство — самое счастливое время? Ни хрена оно не счастливое, если разобраться по-настоящему. Бестолковое — это еще может быть. Бестолковое, мучительное, угнетающее. Это они — того. Это они что-то напутали.
Он пнул камешек. На секунду ему показалось, что он уже никогда больше не увидится с Дрюней. Тот вот так — исчезнет за поворотом и растает в удушливом вечере августа. Он не знал, откуда взялось это чувство. Вроде бы, все выглядело, как обычно: страшненькие обшарпанные пятиэтажки, вытянутые вдоль улицы, низкая уродливая коробка «Детского мира», красные скупые огни Торгового центра. Звенели редкие комары, радостно взвизгивал в лопухах Тотоша, чующий мышиные норы, на другой стороне реки лениво перебрехивались собаки. Благолепие, дрема, умиротворение. О чем, собственно, беспокоиться? Разве что багровое солнце, наполовину скрывшееся в лесу, протянуло вдоль улицы вечерние красные тени. Улица из-за этого выглядела как-то зловеще. Да еще почему-то не видно было окрест ни одного человека.
Сергей вдруг понял, что дело именно в этом. В той пустынности, которая и порождала тревожное ощущение. Ведь действительно — ни единой живой души. Как все вымерло. Странно. И ладно бы — взрослое население. Вероятно, взрослое население поглощено сейчас очередным сериалом. В том числе Ветка, хоть она и торопила их с ужином. Но почему не видно ребят, которые должны копошиться у каждого дома? Время — детское, не спят же они. И когда это было, чтоб ребятню удавалось загнать так рано. Я уже не говорю о подростках.
Он попытался вспомнить, а как было вчера, когда он точно так же прогуливался с Тотошей? Кажется — никого. А позавчера? А третьего дня?
Ему вдруг стало не по себе, потому что он понял, что ни позавчера, ни даже на прошлой неделе он не видел, гуляя по вечерам, никого из соседей. Ни ребят, ни девчонок, ни даже рослых парней, которые допоздна торчали на улице.
Действительно странно.
Похолодело в груди, и в ушах зашуршало, словно от нахлынувшей крови.
Лопухи как будто затрепетали.
Только спокойно. Только без паники. Только не надо нервничать.
Однако, ноги уже тащили его через улицу, — вдоль пятиэтажных домов и мимо яркой витрины. А удивленный таким оборотом терьер несся вслед, обиженно и возмущенно потявкивая.
Впрочем, торопились они недолго.
Потому что из-за поворота, ведущего к булочной, показался живой, никуда не пропавший Дрюня и недоуменно остановился, взирая на подбегающего Сергея.
— Вот хлеб, папа…
Сергей еле затормозил.
— Ну ты, вообще, как?.. Вообще — ничего?.. Все в порядке?..
Он не мог, задыхаясь, выразиться яснее. Однако, Дрюня его, кажется, понял — поднял голову и внимательно посмотрел в глаза.
— Да, конечно, — с каменным лицом сказал он.
Вечером он дождался, пока все улягутся, пока Дрюня перестанет шуршать бумагой, из которой он что-то клеил в последние дни, пока домоет посуду и успокоится уставшая Ветка, пока задремлет Тотоша, положив на лапы плюшевый кирпич головы, — после чего осторожно прошел на кухню, из настенного бара достал бутылку водки, купленную для гостей, набуровил себе примерно половину стакана, выпил, морщась, и с трудом продышался — так что выступили нехорошие слезы из глаз. А потом из того же бара извлек распечатанные веткины сигареты и, почиркав о коробок, закурил — часто-часто, как школьник, неумело затягиваясь.
Было тихо, в черной глади стекла он видел свое отражение, городок уже, видимо, спал, и лишь гукала в отдалении какая-то птица: тырк… тырк… тырк… — словно кашляла в пустотелую емкость.
Сергей развалился на стуле.
В этом городе, как в ловушке, подумал он. Слева — реки и лес на четыреста километров, справа — сопки и тоже лес до самого горизонта. Поля колхозной капусты. Природа, ломать ей не обломаться. Самолеты, и те не летают. Осенью, значит, грибы, зимой — санки, лыжи, летом — рыбалка. Простая спокойная жизнь. Ружьишко бы надо приобрести, буду охотиться. Пошлю Гришке шкуру какого-нибудь четвероногого… Он вспомнил письмо, полученное на прошлой неделе. «Жизнь есть жизнь, писал Гришка, находясь, по-видимому, в приподнятом настроении. И ее не переделаешь никакими героическими усилиями. В общем, старичок, мы тут организовали кооператив, заработки пока небольшие, но стремительно расширяемся. Перспективы очень хорошие. Если хочешь, присоединяйся, нам как раз нужен дилер в вашем районе. Я за тебя слово замолвлю»… А ведь хотел заниматься происхождением звездных систем, галактические облака, переворот в космогонии. И вот, пожалуйста, кооператив. Гришка не стал астрономом, я не стал педагогом, как собирался, а Харитон не стал великим писателем. Впрочем, Харитоша стал — мэром, в политику погрузился…
Он подумал, что, может быть, засадить еще полстакана, отправляться в постель так вот, сразу пока не хотелось: сна ни в одном глазу, — не вставая, потянулся было к проклятому бару, но тут дверь в кухню скрипнула и, помаргивая спросонок от света, появился из коридора взлохмаченный Дрюня — одной рукой поддергивая трусы, а другой — почесывая выпирающую под кожей ключицу.
Рожица у него была помятая.
— Чего тебе? — нелюбезно поинтересовался Сергей.
— Воды попить…
Шлепая босыми ногами, Дрюня прошел к серванту, где стоял кувшинчик малинового стекла и, все так же почесываясь, запрокинул посуду выше острого подбородка.
Капли яркой воды соскакивали на грудь.
Сергей подождал, пока он закончит.
— Слушай, Дрюня, а ты кем собираешься стать, когда вырастешь? Только не говори мне, что — космонавтом или исследователем Антарктиды. Ты мне по-человечески объясни. Есть у тебя какое-нибудь желание?
Дрюня поставил кувшинчик и вытер мокрые губы.
— Я хочу быть взрослым, — тихо сказал он.
Сергей даже крякнул.
— Взрослый — это не профессия. Взрослый — это… состояние возраста. А вот ты мне скажи, что тебя, предположим, как взрослого интересует. Может быть, ты стихи тайком пишешь? Или, может быть, потихоньку рисуешь? Хотя для стихов еще рановато. А вот руки у тебя, кажется, есть. Кого это ты мастеришь последнее время?