— При чем же здесь шестое-то чувство? — страдальчески сморщился Дюруа.
— А я предугадываю… Точнее, предчувствую, что она мне подарит. То есть грудь…
— Сластолюбец…
— Мужчина должен быть сластолюбцем! — Мишло замялся. — В какой-то степени, я хочу сказать… Иначе женщина может заподозрить в нем оскорбительную холодность.
— Или дурные наклонности…
— Оскорбительная холодность, пожалуй, хуже всего, — заметила Амели. — Это непростительно!
— Вот-вот. — Мишло обрадовался поддержке. — Не желаю вам, мой друг, когда-нибудь быть заподозренным в холодности, ибо в лице женщины вы обретете тогда врага, худшего из возможных.
— Ты исходишь из собственного печального опыта? — с деланной наивностью округлил глаза Дюруа.
— Ошибаешься, друг мой. Я исхожу из твоего печального опыта, который всегда перед моими глазами!
— Не остроумно!
— Зато верно.
— Господа! — К ним приближался Кавалье. — Кончайте ваши споры. Насчет замка я уже договорился, все улажено.
— Так мы все-таки туда едем? И сегодня? — удивленно спросила Амели.
— Не стоит откладывать! — в разговор вступил Сен-Жюст.
— Ну-у! Уже заторопился, — проворчал Дюруа.
Ему было лень вставать. Он плотно позавтракал, перепалка расслабила его и, говоря честно, он бы лучше сейчас вздремнул. Или, по крайней мере, не сходил бы с этого места.
— Не стоит ли нам увеличить нашу компанию? — вдруг спросил Сен-Клер.
— Каким образом?
— Ваша знакомая, мадам Дебонне… Ей, думаю, было бы интересно отправиться с нами.
— А верно… Мария любит всякое этакое, — сказал Мишло.
— Но с ней надо было говорить заранее… Вряд ли она соберется сейчас, — добавил Дюруа.
— Так не стоит ли нам всем отложить поездку? — спросил Сен-Клер.
— Хорошая мысль… Кстати, было бы неплохо пригласить для компании и мадам де Сен-Клер, — вставил Кавалье.
— Что? Мадам де Сен-Клер? Так вы тут с женой? — Амели громко рассмеялась. — Как мило…
— Я согласен, это мило. Я с удовольствием познакомлюсь с вашей супругой, — сказал Дюруа. — Это всем нам будет приятно. Да и женское общество всегда придаст очарования поездке.
— Марию приглашу я, — заявил Мишло.
— Ну и прекрасно, — завершил Кавалье.
— Дернул тебя черт сказать про мою жену! — злился Сен-Клер.
— Не упрекай меня. Лучше подумай: ей будет приятно развлечься, и она легче простит тебе твои отлучки, — ответил Кавалье.
— Может, ты и прав. — Сен-Клер задумался. — Но как я смогу объясниться с Марией?..
— Ты все о том же. Поверь, мой друг, тебе никогда не стать ее любовником.
— А я ни капли не сомневаюсь в успехе…
— Ты наивен, если думаешь так, — сказал, посмеиваясь, Кавалье. — Я почти не знаю эту женщину, но уверен, что она тебе не по зубам.
— Вздор!
— Нет, не вздор. Они давно живут здесь, и ни одного слуха, ни одной сплетни… Поверь, это немало. К тому же господин доктор человек решительный. Впрочем, я тебе уже говорил об этом. Сомневаюсь, что его жене припадет охота наставлять мужу рога с тобой. К тому, как я слышал, их тут почитают за идеальную супружескую чету.
— Все эти идеалы не более чем подделка. И тебе это известно не хуже меня. Вспомни Париж, — задиристо заявил Сен-Клер.
— Здесь не Париж, мой дорогой…
— Везде люди одинаковы, да и нравы тоже. Нет разницы, где ты живешь. Все одно попадешься на одну и ту же удочку.
— На это я тебе отвечу так. — Кавалье остановился и обернулся к приятелю. — И в Париже встречаются образцы добродетели, причем образцы подлинные, не поддельные. Стало быть, и в нашем городишке такое возможно. А потому запомни: мадам Дебонне и есть такой образчик. Столь же редкий для провинции, как и для Парижа.
— Добродетель француженки… — усмехнулся Сен-Клер, покачав головой.
— А, да ты не знаешь! Она и не француженка вовсе.
— Как? А кто же?
— Русская, представь себе.
— Русская? — Тут уже Сен-Клеру пришло время остановиться. — Но… Никак бы не подумал… — пробормотал он.
— А в чем разница? — спросил Кавалье.
— Нет! Нет никакой разницы, — твердо заявил Сен-Клер. — Все и везде одинаковы, так что…
— И все же поберегись, Сен-Клер…
Мишло в тот же день навестил Марию. Лукавый и притом простодушный поэт по дороге к дому старой знакомой припомнил, что года идут, что молодость, увы, не возвратится и что теперь, пожалуй, уже все не то и не так, и даже удовольствия не доставляют той радости, что была когда-то прежде. Припомнились ему беззаботные деньки, проведенные в Латинском квартале, стихи, поиски новых форм, как они любили тогда говорить… Богема, что за слово, что за понятие! Целый мир — талантливый, голодный, живой, веселый, порой злой и несчастный, порой продажный и нерасчетливый… Как весело им было когда-то!