Самоуверенно и нахально уселся он за стол Гейдебрега и вмешался в его беседу с Визенером. Вскоре он перевел разговор на мелкую злободневную политику и стал вышучивать недавно изданное постановление о том, что приват-доцентам и более или менее молодым профессорам университетов надлежит в обязательном порядке проходить военное обучение вместе со всем населением страны.
– Интересно, – сказал Шпицци, улыбаясь своей сияющей, молодящей его улыбкой, – когда это и нас, дипломатов, заставят совершать тренировочные походы? Директор цирка Ренц ангажировал как-то оперного певца, тенора, которому вменялось в обязанность петь, сидя верхом на лошади, скачущей по арене. Вскоре директор возбудил против тенора сложный судебный процесс, так как тенор, исполняя «Рассказ Лоэнгрина», недостаточно быстро галопировал. Мне чрезвычайно любопытно, не собирается ли партия в ближайшее время потребовать от нас, дипломатов, чтобы мы занимались политикой только верхом на лошади.
Тяжелая голова Гейдебрега производила впечатление сонной. Он так низко опустил лишенные ресниц веки, что неизвестно было, слышал ли он вообще вызывающие речи Шпицци. Национал-социалист Гейдебрег сохранял хладнокровие и был по-своему справедлив. Хотя этот фон Герке страдает отсутствием выдержки и настолько своеволен, что поручить ему серьезное дело рискованно, но он человек способный. Это доказывает уже его план добиться с помощью англичан «перемирия в печати». А кроме того, ему протежирует Медведь. Шпицци, следовательно, ошибся. Гейдебрег вовсе не сбросил его со счетов. Он лишь собирался принять компромиссное решение: дабы национал-социалист фон Герке не натворил какой-нибудь беды, лишить его возможности что-либо предпринимать по собственному почину, но в то же время оставить Шпицци на его посту. А Шпицци, никак не предполагая, что еще не все потеряно, закусил удила.
– Мне кажется, что мы с вами еще не затрагивали тему о нашей мадам де Шасефьер, которая так неожиданно повернула курс? – сказал он, обращаясь к каменной фигуре неподвижно сидящего Гейдебрега. – Никому из нас и присниться не могло, когда мы столь уверенно и с таким удовольствием пользовались ее благоволением, что она вдруг обернется ангелом-хранителем наших эмигрантов.
Он сделал паузу после словечка «мы» и, сияя улыбкой, посмотрел в лицо Гейдебрегу.
– На этом примере видно, – сказал Шпицци медленно и нагло, – что и наметанный глаз иной раз плохо видит. – И, все так же улыбаясь, Шпицци переводил взгляд с Гейдебрега на Визенера и с Визенера на Гейдебрега.
По-прежнему неподвижно держа голову, Гейдебрег думал: «Сопляк, я тебя научу, как задевать Конрада Гейдебрега. Ты меня запомнишь, баронская морда». Шпицци своим намеком попал в цель; это было уязвимое место. Завтра у голландского посланника званый завтрак, на который приглашен и Гейдебрег; очень возможно, что там он встретит мадам де Шасефьер. Поэтому он еще не принял решения, пойти ли. Но зато решено и подписано, что, несмотря на лондонское «перемирие в печати», несмотря на Медведя, он не только лишит этого безмозглого сопляка всякой самостоятельности, но и окончательно выбьет из-под него стул, на котором он сидит. Вслух он сказал:
– Вы сегодня блистаете остроумием, господин фон Герке. – Он говорил особенно бесцветным голосом, он сказал «господин фон Герке», а не «коллега фон Герке», и Визенер возликовал. Шпицци сам вложил в эту страшную белую руку перо, которое подпишет ему приговор.
На следующее утро, еще лежа в кровати, Гейдебрег спросил себя, идти ли ему на завтрак к голландскому посланнику. В зарубежных странах часто бывало, что немецким дипломатам и видным деятелям национал-социалистской партии приходилось сидеть за одним столом с открытыми противниками нацистского режима. Отказаться от приглашения голландского посланника только потому, что этот бродяга поддевал его, намекая на его знакомство с мадам де Шасефьер?
Разумеется, неприятно, что мадам де Шасефьер так демонстративно перешла на сторону противников. Уже концерт, который она устроила, вызвал много шуму, а когда недавно стало известно, что она поддержала крупной субсидией «Парижскую почту», так даже сам посол не мог себе отказать в удовольствии сказать Гейдебрегу несколько вежливых и злорадных слов удивления по поводу этой измены; но национал-социалист Гейдебрег за время пребывания во Франции усвоил то, что французы называют «философией», он не чувствовал зла против Леа. Он даже не раскаивался, что был ее гостем в Аркашоне. Она, конечно, из каприза, из прихоти перешла на сторону противника. «Этакая плутовка, – дружелюбно подумал он старомодным словом. – Так сказать, enfant terrible». В глубине души он был убежден, что с ее стороны это выпад не столько против национал-социалистской партии, сколько против национал-социалиста Визенера.