– Кстати, мадам Дидье едет со мной в Берлин.
Визенеру лишь с трудом удается скрыть свое изумление. Он никогда не осмелился бы и подумать о том, чтобы взять с собой в Германию Леа; сам Бегемот вряд ли позволит себе что-либо подобное. А Шпицци ничтоже сумняшеся делает дочь исконного врага подругой своей славы. Он берет ее с собой в свою триумфальную поездку, точно это самая естественная вещь в мире. Ему, мученику, Хорсту Весселю номер два, все дозволено.
Бегемот уехал с портретом Леа, Шпицци, ухмыляясь, тащит с собой в Берлин свою содержанку, а он, Визенер, сидит против оголенной стены, и с весны ему представится полная возможность княжить в доме, покинутом его возлюбленной.
«Вот теперь как раз и самое время», – говорит он себе и еще усерднее ухаживает за Коринной. Шпицци угадывает, что в нем происходит. «Старайся, старайся, mon vieux, все равно останешься в дураках», – мысленно говорит он и едва заметно улыбается; он все еще забывает, что малейшая улыбка превращается у него в гримасу.
– Какого вы мнения о костюме Шпицци, мсье Визенер? – спрашивает Коринна. – Вы не находите, что костюм слишком зимний?
– Для Берлина зимний костюм всегда впору, – отвечает Шпицци, и Визенер поддерживает его.
Шпицци и Коринна начинают прощаться.
– Но галстук все-таки чересчур светлый, – настаивает Коринна.
– Что вы думаете о Шпицци, Лотта? – спросил Визенер по уходе гостей.
– Он изрядно обезображен, – ответила Лотта, – но зато приобрел нимб святого.
О чем бы ни спросить новенькую, в ответ всегда услышишь такие банальности. Когда он однажды спросил Марию, какого она мнения о Шпицци, она ответила: «Он пуст внутри, у него нет стержня». И это был ответ не в бровь, а в глаз, ответ, над которым стоило подумать.
«Пуст внутри» – это можно сказать не только о Шпицци, но и о нем самом, и обо всей «третьей империи».
Хотя у Визенера и было «пусто внутри», с внешней стороны у него все обстояло блестяще. Деньги лились к нему рекой, известность его росла. Он все больше совершенствовал свой метод так писать статьи, чтобы они могли заинтересовать самого искушенного читателя и в то же время были настолько популярны, чтобы даже нацисты их понимали. Он писал для профессора и для кухарки, никого из немецких журналистов столько не цитировали, сколько его. И успех его «Бомарше» рос. С тех пор как нацисты изгнали лучших литераторов из пределов Германии, ни одна написанная там строка не получила распространения за пределами страны. А «Бомарше» Визенера был переведен на несколько языков, и нацисты, гордые тем, что и у них завелся писатель с международным именем, баловали его.
Шпицци оставался пока в Берлине. Его не волновала деятельность Визенера. Вместе с успехом к Шпицци вернулся его старый фатализм. Пусть Визенер на здоровье тешит себя иллюзией, будто он является представителем рейха в Париже. Пусть себе в отсутствие господина фон Герке попользуется властью, которую так любит. У него все основания радоваться нынешнему октябрю месяцу.
Визенер сидел у себя в библиотеке. В доме топили, но ему было холодно. Каждую зиму он решал поставить в библиотеке камин и каждое лето забывал это сделать, а теперь и не стоило: следующей зимой он уже будет на улице Ферм.
Ему невесело нынче в его одинокой квартире. Почему, в сущности, он не поехал к виконту д’Ориаку, у которого сегодня вечером прием? Но там он, конечно, тосковал бы по уединению своей библиотеки. Да, постепенно превращаешься в пресыщенного, угрюмого брюзгу. Чего в молодости жаждешь, тем в старости пресыщен. Пока есть аппетит, жрать нечего, а когда есть что жрать, зубов нет.
Не выпить ли, чтобы согреться? Но тепло от алкоголя – обманчивое тепло. Подозрительный признак, что он пристрастился к вину. Лет через пять у него будет лицо старого пропойцы. Он ясно видит перед собой это лицо. Он и так уж похож на старую бабу. Нет, он не будет пить.
Его знобило все сильнее. Он позвонил Арсену и велел закутать себе ноги.
«Мне холодно в моем одиноком величии». Это из какой-то пьесы. Бесконечно давно он видел эту пьесу: помнится, красочная, романтическая вещь, нечто вроде инсценированной сказки о короле в подштанниках. Какой-то обманщик надел однажды на короля несуществующее великолепное одеяние и сказал, что оно заколдовано и что видеть его могут только люди чистого, преданного сердца. И значит, его видят все, даже те, которые его не могут видеть. Король торжественно шествует в подштанниках, а сам он и весь народ восхищаются его чудесным платьем. Визенер забыл подробности пьесы, запомнилась ему только заключительная сцена. Разражается страшная гроза, народ разбегается, король в подштанниках одиноко стоит среди грохочущей бури, под проливным дождем. «Мне холодно в моем одиноком величии», – говорит он. Визенер вспомнил даже имя автора пьесы. Это был еврейский драматург, за пьесу его представили к Шиллеровской премии, но он не получил ее. Вильгельм Второй наложил свое вето; кайзеру Вильгельму не по нраву пришлась история о короле в подштанниках.