40. Там же. 198.
41. Гедеонов. Варяги и Русь. 193.
42. Там же.
43. Там же. 196. «Тур, Туры, древнейшие славянские наименования мест и людей», Шафарик у Гедеонова. Варяги и Русь. 247.
44. Гедеонов. Варяги и Русь. 196.
45. Там же. 262.
46. Крохин. Начало Русского государства в свете новых данных. 57.
47. Гедеонов. Варяги и Русь. 289.
48. Эверс Г. Предварительные критические исследования для российской истории, 81 (1826).
49. Гедеонов. Варяги и Русь. 184.
50. Забелин. История русской жизни с древнейших времен. I. 192.
51. Там же. 43-44.
Глава третья. Новая власть и быт славян
Следуя мудрому совету историка русской жизни, рассмотрим, согласуется ли суждение о норманстве призванных варягов с тем жизненным делом, которое осуществлялось в нашей стране при первых князьях новой династии.
Допустим на время правильность теории норманистов. Подчиняясь исторической закономерности, племенные свойства новой власти должны были бы отразиться на ходе дел в подвластной ей стране. Мы хорошо знаем, что так и бывало в Западной Европе после победных нападений норманнов на Францию и Англию; мы знаем, какова была их власть. В героях скандинавских набегов - главным образом датчанах и норвежцах - некоторые свойства северных германцев проявлялись с особенной яркостью и силой. Они были неистово жестоки и жадны к материальным благам. Охваченные религиозным и патриотическим фанатизмом эти потомки Одина грабили церкви, надругивались над христианскими святынями, убивали и священников, и владельцев замков, и простых христиан. Овладев той или другой страной, они устраняли прежних властителей, делили между собою землю и давали новые названия селениям, а обитателей их обращали в подвластную им рабочую силу. Они становились господствующим классом в завоеванном ими государстве, долго сохраняли и свой язык, и свой норманский быт, причем отдельные черты их культуры, сливаясь с культурой чужой, все же продолжали жить в ней, как заметные силы[52]. Так было в Галлии и на Британских островах.
Но в нашей стране и после появления новых властителей все шло по-прежнему, по-славянски, несмотря на то что Новгородская земля была наводнена варягами и что сами новгородцы «оваряжились»: «ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словяне»[53]. Норманисты принимают в полной мере это положение летописи; трудно говорить о призвании немногих норманнов после того, как было указано на противоестественность, небывалость в истории такого факта, чтобы народ, только что прогнавший иноземцев за пределы своей земли, призвал бы к власти соплеменников этих изгнанных. У представителей норманской теории чаще всего идет речь о завоевании славянских земель норманнами, предполагающем, разумеется, большое количество завоевателей, вторгшихся в северные, а потом и в южные области русской страны. И вот, несмотря на такое «победоносное шествие» чуждого племени, политическая власть в «завоеванной» земле продолжает быть по существу своему славянской. Как и в других славянских краях, она принадлежит колену, т. е. всем братьям, при главенстве старшего. Князь продолжает быть не только военачальником - его нередко заменяет в этом деле воевода, - но и служителем богов, и судьею: особа его почитается священной, он молится славянским богам и совершает славянские религиозные обряды. Наряду с варяжскими князьями в южных областях продолжают править прежние властители, «светлые князья» договора Олега с греками. Когда князь находит это нужным, он призывает на совет бояр или всю дружину а также «старцев градских». В управлении городом принимают участие десятские, сотские и тысяцкий; для решения важнейших вопросов по-прежнему собирается вече. Землю новые князья не делят между своими дружинниками и не дают скандинавских названий ни новым, ни старым городам. Норманские слова не засоряют славянский язык, и даже для названия предметов, связанных с морским промыслом, применяются слова славянские (ладья, корабль)[54].
Отсутствие в русской жизни признаков господства чужой народности над туземной всегда беспокоило сторонников норманской теории. Погодин в конце своей деятельности писал: «Может быть, и я сам увлекаюсь норманским элементом, который разыскиваю 25 лет, и даю ему слишком много места в древней русской истории»[55]. Он действительно искал норманское начало слишком усердно, не раз погрешая против элементарных правил индуктивной логики. Это случается, к сожалению, очень часто в вопросе о так называемых «влияниях» и «заимствованиях»: если та или другая особенность нашего быта имеет сходство с бытом западных европейцев, то ее объявляют «заимствованной» у них, а между тем сходство может объясняться или тем, что и мы, и они - люди, или тем, что и мы, и они - арийцы, или тем, что и мы, и они обогащали свою культуру из одного и того же третьего источника. В «Русской Правде» есть закон:«Аще кто поедет на чужом коне, не прошав его, то положити 3 гривне»[56]. Шлёцер указал на сходство этого закона с законом ютландским (датским) как на следствие норманства наших князей[57]. Карамзин, разделяющий эту точку зрения, пишет: «Сей закон слово в слово есть повторение древнего ютландского и еще более доказывает, что гражданские уставы норманнов были основанием российских»[58]. Однако в примечании историк добавляет, что «ютландский закон новее Ярославова», т. е. появился позднее русского; «но сие сходство доказывает, что основанием того и другого был один древнейший закон скандинавский, или немецкий»[59]. На самом деле оказывается совсем другое. Уже в первой половине VIII века в Византии был составлен свод законов, так называемая Эклога; в IX веке вышла славянская переделка этой Эклоги - «Закон судный людем», которая и появилась на Руси в виде дополнения к Кормчей. В «Законе судном» есть постановление: «Аще кто без повеления на чужом коне ездит, да ся тепет по три краты» (т. е. получает три удара); «Русская Правда» приняла это постановление, но телесное наказание заменила штрафом[60]. Кто же у кого заимствовал закон об езде на чужом коне без дозволения его хозяина?[61]