Указав что «никакой Руси в Скандинавии того времени источники не упоминают», историк заметил, говоря о манере работы оппонентов с источниками: арабские известия, прямо противоречащие их теории, объявляют неверными и ошибочными, а где говорится темно и запутанно, истолковывают «в пользу возлюбленных скандинавов», а по причине того, что большая часть летописных имен не может быть объяснена из славянского языка то относят их к норманским, и сравнил летописное «за море» («из заморья»), ставшее в руках норманистов важнейшим аргументом в пользу норманства руси, со сказочным «из-за тридевяти земель». Задавая норманистам вопрос, почему скандинавы так быстро изменили своей религии и кто их мог к этому принудить, подчеркнул: даже если принять, что русь - это только скандинавская династия с дружиной в славянской стране, то и «тогда нет никакои вероятности чтобы господствующий класс так скоро отказался от своей религии в пользу религии подчиненных». Лестно отзываясь о труде Гедеонова и отметив его «сильную сторону» - «антискандинавскую», резюмировал, что его «положительная сторона» - мнение о южнобалтийской родине варягов - не найдет «себе подтверждения»[236].
В 1872 г К Н Бестужев-Рюмин в «Введении» к «Русской истории», посвященном анализу источников и историографии, представил немецких ученых И X Коля Г 3 Байера, Г. Ф. Миллера - «первоначальниками» нашей исторической науки. Характеризуя Байера как «ученый глубокий, критик проницательный», отметил вместе с тем, что он «по какой-то странной прихоти не хотевший выучиться по-русски и потому в трудах своих ограничивавшийся по большей части тем периодом, в котором мог основываться на писателях иноземных (вопросами о скифах, варягах, о древней географии по Константину и скандинавам); но делавший крайне грубые ошибки, когда касатся русских источников: Москву он производил от мужского монастыря. Тем не менее Байером высказаны главные доказательства, которыми до сих пор пользуются ученые скандинавской школы».
Говоря затем, что «еще более для русской науки сделал» Миллер, «строгии и точный в своих научных работах», показавший «опыт обработки многих вопросов русской истории», Бестужев-Рюмин назвал его «настоящим отцом русской исторической науки». Хотя Ломоносов и «оставил свои следы и в науке русской истории», но его «Древняя Российская история», продолжал он далее, «более любопытна с литературной, чем с научной стороны, что и понятно по свойству занятий Ломоносова, но представляет умные замечания», и что «его прения с Миллером о происхождении руссов имели основою раздражение патриотическое, а не глубокое знание источников». Отдавая первое место между русскими историками того времени Татищеву, Бестужев-Рюмин констатировал: «К сожалению, источники Татищева не все дошли до нас, и потому нередко он подвергался обвинениям в подлоге, впрочем совершенно неосновательным... ...Но требует осторожности в пользовании известиями, которые встречаются только у него» (Болтина, по его словам, «можно упрекнуть, конечно, в излишнем пристрастии к Татищеву; но это дань веку, еще не освоившемуся с правилами исторической критики»).
Шлецер, считает он, первым «занялся критическою обработкою русских летописей, вследствие чего его «Нестор» пользовался долго особым уважением у всех писавших по русской истории, хотя нельзя не признаться, что его мысль о сводном издании летописи произвела довольно большую путаницу в наших изданиях, а его взгляд на древнюю Русь, как на страну ирокезов, куда только немцы внесли свет просвещения, представил русскую историю в ложном свете». Подчеркнув, что мнение Шлецера о происхождении названия Швеции Ruotsi от общины гребцов Rodslagen упорно держится в науке до сих пор, выразил полное несогласие с ним: что едва ли название народа происходит от «общины гребцов» и что «как-то странно допустить, чтобы скандинавы сами называли себя именем, данным им финнами». Сенковский, указывал Бестужев-Рюмин, в предисловии к Эймундовой саге «высказал несколько парадоксальный взгляд на отношения Скандинавии к России».
Видя в Венелине основателя славянской школы, историк заключил, что он «человек начитанный, высокодаровитый, но, к сожалению, лишенный правильной ученой подготовки и увлекавшийся необузданною фантазиею, более приличною поэту». Нередко фантазией был увлечен и Морошкин, но при этом высказывавший «блестящие воззрения и догадки, под влиянием чисто русского, хотя и инстинктивного понимания». Бестужев-Рюмин, распределив точки зрения о происхождении варягов по трем группам - скандинавы, южнобалтийские славяне, «сбродная» дружина, перечислил главные доказательства норманской школы: «рос»-«свеоны» Вертинских анналов, скандинавские имена многих русских князей и дружинников, «русские»-«скандинавские» названия днепровских порогов, сближение варягов с византийскими «варангами» и «верингами» Снорри Стурлусона. И высказал свое твердое убеждение в том, что главная заслуга славянской школы состоит в отделении руси от варягов и в мнении, считавшем Русь исконным названием Руси южной[237].