К вечеру один за другим стали возвращаться разосланные во все стороны отряды разведчиков. Вести были прекрасные: плодородные земли, речушки, сбегающие с гор и теряющиеся в степи, изобилие дичи, тучные пасущиеся стада. И все это богатство ничьё – ни людей, ни йоргов, оно ждет хозяина – только приди и возьми. Лагерь оживился. Разведчиков – героев дня растащили по бивуакам и замучили расспросами. Ждали последний отряд.
Ночь выдалась теплой и безветренной, как и все предыдущие. Среди ночи Макар-большеног проснулся от резкой боли в животе, будто ножом полоснули. И сразу утихло. Рядом, лежа на спине и раскинув руки в разные стороны, оглушительно храпел Гром. Сейчас его имя подходило здоровяку, как никогда. Гром умудрился так набраться к вечеру, что уснул, не дождавшись ужина. Макар снова задремал. Но через некоторое время, вынырнув из тревожного сна, скрючился и застонал. Ощущения были такие, словно его заживо потрошат, как курицу для супа, вонзив в живот огромный мясницкий нож. Макар с трудом поднялся и, пробираясь между спящими, поковылял подалее в кусты. Когда наступило долгожданное облегчение, он утер выступивший на лбу холодный пот и в изнеможении оперся о дерево. Руки дрожали, сердце колотилось, слабость в членах была такая, что не хватало сил не то что вернуться к костру, а даже сделать и шагу. В тот момент, когда в живот снова воткнулся острый нож, Макара ясно, словно вспышка молнии, озарила мысль: «А ведь это иноземный повар. Он подсыпал нам что-то в уху, которую принес, подлая собака. Не зря он мне сразу не понравился.» Умные мысли зачастую приходят к нам слишком поздно, поэтому поделиться своей Макар уже ни с кем не мог, живот скрутило так, что он свернулся на земле калачиком и тихо скулил, подыхая в луже собственных испражнений.
Гром очнулся от богатырского сна, едва начало светать. Проспав не менее восьми часов кряду, он чувствовал себя превосходно. Осушив первым делом целый бурдюк с водой (после обильных возлияний почему-то всегда сушит глотку), он ополоснул заспанную рожу остатками воды и огляделся по сторонам.
Лагерь напоминал поле боя. Вокруг потухших или слегка курившихся костров вповалку лежали спящие тела: укутавшиеся в плащи до самого носа и в одних рубахах, свернувшиеся калачиком и бесстыдно раскинувшиеся, храпящие на разные лады, что создавало вокруг озера постоянный, несмолкаемый гул, наподобие пчелиного улья.
Второй насущной потребностью Грома после утоления жажды было отлить. Оставив плащ, бурдюк и даже оружие у потухшего костра, Гром поднялся, соображая, в какую сторону направиться, чтобы не вляпаться в кучи чужого дерьма. Надо сказать, что с каждым днем эта задача становилась все сложнее. А покуда он раздумывал, внимание его привлек аппетитный запах. Исходил он от котла, на дне которого плескались остатки какого-то варева. Гром повел носом и завистливо подумал: «Надо же, какой ужин пропустил. Небось тот иноземец принес. Ишь как пахнет то – не по-нашему.» Вылакав остатки варева прямо через край, он удовлетворенно крякнул и пошел в лес по ставшей теперь совсем уж неотложной надобности.
На давнего своего кореша – Макара-большенога Гром вышел, услышав неподалеку слабый стон.
«Эй, друг, да ты тоже перебрал,» – с неожиданной теплотой в голосе проговорил он, опускаясь на корточки рядом с ним. Обычно опьянение до полного выпадения в осадок и потери человеческого облика было его прерогативой. Макар же – человек семейный, ответственный и осторожный никогда не бросал его таком состоянии на произвол судьбы, отчитывая за неумеренное пьянство поутру. А потому видеть его в таком непотребном виде в луже испражнений было совершенно удивительно. Впрочем, с кем не бывает.
Макар-большеног был лет на десять старше Грома и взял новичка под опеку, когда того приняли в стражники. Кличку свою, приклеившуюся намертво, как банный лист, получил он оттого, что сапог его размера при выдаче ему обмундирования стражника сыскать не смогли, уж больно длина и широка была стопа. Человек рассудительный и степенный, он пользовался заслуженным авторитетом среди товарищей и даже у начальства, умея малой кровью останавливать пьяные драки и распределять дежурства так, что почти никому не было обидно. На таких надежных, основательных, пусть кто-то даже скажет простых, мужиках мир и держится. Своей инерционностью они не дают всякого рода реформаторам и революционерам пинать его из крайности в крайность, уравновешивая, будто гири на ногах.