Домиар, гарцуя рядом на лошади, внимательно наблюдал за всеми манипуляциями. Проследив взглядом полет камня, он замер в тревожном ожидании. Прошла минута, вторая.
«Не работает. Почему не работает?» – взъярился он на старика.
Тот, не отвечая, или и вовсе хладнокровно не обращая внимания на правителя, уже поджигал следующий фитилек. Брошенный меткой рукой стражника, камень приземлился аккурат между передними ногами мамонта. И несколько мгновений спустя раздался взрыв. Мамонт присел на задние ноги и непроизвольно навалил огромную кучу. Поднявшись, он никак не мог скоординировать свои движения, его шатало из стороны в сторону, как подвыпившего моряка. Кровавые ошметки свисали с его груди и живота, кровь ручейками стекала по ногам.
Старик, между тем, поджег следующий фитилек. Но старания его пропали даром, потому что мамонт, топчась на месте, просто затоптал огонек. Видимо, тоже самое произошло и с первым. Следующий взрыв взметнул кучу земли чуть подальше передней правой ноги гиганта и разорвал ему бочину. Мамонт протяжно взревел и ринулся в сторону степи в последней, отчаянной попытке спастись.
Урум сидел у него на шее ни жив, ни мертв. Он тоже был оглушен взрывами. Бежать мамонт не мог, по земле за ним волочились окровавленные куски шкуры с правой ноги, в разорванном боку сверкали ребра, бесформенное месиво кишок под животом свисало до земли. Силы оставляли гиганта с каждым шагом, с каждой каплей потерянной крови. В какой-то момент он споткнулся, передние ноги безвольно подогнулись и животное тяжело завалилось на бок. Соскочивший на землю Урум снова оказался один в окружении конных стражников, плотной толпой преследовавших мамонта по пятам.
Обоих ждал печальный конец. Пронзенный копьями Урум умер, царапая землю руками в бессильной ярости. Мамонта съели.
Игры.
Фарух совершенно взмок, пот струйками стекал по вискам, мокрые кудри прилипли к шее, белую рубашку тонкого полотна можно было выжимать. Но пощады ждать не приходилось. Игра была в самом разгаре. Фарух изображал лошадь, держа в зубах цветную ленту, концы которой натягивала заливающаяся хохотом Лили, восседающая на его спине.
«Но, лошадка. Скачем в сад. Но,» – понукала она Фаруха, колотя его босыми, розовыми пятками по бокам.
Фарух покорно поплелся в сад. После получасового ползания на четвереньках по дому сил бегать уже не было. Ладони и колени горели огнем.
«Быстрее, лошадка, быстрее,» – нетерпеливо подпрыгивала на спине Лили.
«Лили, лошадка устала. Она больше не может,» – взмолился Фарух. – «Лошадке надо отдохнуть, выпить холодного вина.»
Капризуля тут же надулась, но все-таки слезла с его спины. Ничего страшного в этом не было. Лили быстро обижалась, но еще быстрее забывала об обиде, увлекаясь новой забавой. Фарух хорошо изучил дочь за последнюю пару месяцев: капризна, взбалмошна, обидчива, но отходчива, добра и жалостлива. В общем, ничего сложного. Нужно просто потакать ей в её забавах, делать все, что она хочет и ничего не запрещать.
«Совсем, как с её матерью когда-то,» – неожиданно пришло в голову Фаруху.
Лили оказалась донельзя хорошенькой – белокожей, ясноглазой, с круглым, смешливым личиком и охапкой черных отцовских кудрей, которые по случаю жары были заплетены в косы с ярко-алыми лентами. Со временем Фарух стал ощущать даже нечто вроде отцовской гордости, осознавая, что и он приложил руку (или вроде того) к рождению этой красивой девочки и по-своему привязался к ней.
Но порой Лили бывала невыносима, особенно когда раскапризничавшись, гневно топала маленькими ножками, обутыми в кожаные сандалики и верещала без умолку. Детские истерики – бессмысленные и беспощадные – страшная вещь. В такие моменты Фарух совершенно терялся и больше всего на свете хотел от души отшлепать капризулю. Сдерживался он, вспоминая суровое дядино лицо. Вряд ли ему бы это понравилось.
Дядя оказался прав во всем, как всегда. Проникнуть в дом под предлогом встреч с дочерью оказалось совсем несложно. Анаис – глупая курица, была всецело на его стороне. У Рузы внезапно вспыхнувшие отцовские чувства поначалу вызвали некоторые подозрения. Однако, долгие раздумья не были сильной чертой матери Лили, а потому подозрения были задвинуты в дальний ящик и благополучно забыты. К частому присутствию Фаруха в доме быстро привыкли. Он старался быть полезным и услужливым, принося сладости детям и свежие сплетни взрослым, но не мозолил глаза. Не редко бывал приглашен к обеду или чаю. Дядя мог быть им доволен.
Но подобраться поближе к Рузе все же не удавалось. Фарух чувствовал, что он для неё – не более, чем прошлогодняя пыль. У Рузы не было к нему неприязни, лишь равнодушие. А равнодушие – оно хуже вражды, преодолеть его невозможно.