«О Боже, единый и незабвенный,» – вспомнил Идомей о своем патроне. – «Все планы мои – во славу твою,» – покривил душой он. – «Так помоги, не дай такой безделице, как маленькая девочка, разрушить мои замыслы.»
Патрон не откликнулся. Да Идомей и не ждал, разумеется. Тогда он еще держал себя в руках. Но по истечении двух часов безрезультатных поисков начал впадать в неистовство. Сомнений не осталось. Фарух – это ничтожество, вынес девочку из дома и, видимо, спрятал где-то в городе. Что он задумал? Какую игру ведет? Неужели Идомей так сильно просчитался и недооценил его?
«Что здесь происходит?» – спокойно спросила появившаяся во внутреннем дворике Миза.
Трехрогий подсвечник, глухо звякнув и плеснув лужицами расплавленного воска, упал на землю. Свечи погасли.
«Ну здравствуй, милая,» – Миза опустилась на колени перед малышкой.
Девочка улыбнулась и доверчиво обняла её за шею: «Тетя Миза.»
Веки внезапно потяжелели, и слезы навернулись на глаза. Она не плакала, когда узнала о смерти сестер и племянниц, когда бродила по берегу, куда выбросило немногочисленные, обгоревшие обломки корабля. Тогда Миза еще не осознала масштабы постигшего её несчастья. Умом понимала, но принять не могла. Все цеплялась за напрасную надежду – может быть, кто-нибудь уцелел. Пусть раненый, искалеченный, но живой. И только сейчас, наконец, горе навалилось, словно мельничный жернов – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Лили – все, что осталось от её семьи. Её плоть и кровь, единственная родная душа.
Картина произошедшего уже сложилась в голове Мизы. Слова Фаруха, Навина и безымянного, насмерть перепуганного слуги Идомея свидетельствовали о масштабности заговора. Как слепа она была! Слепа и глупа. Это стоило жизни сестрам и едва не стоило ей самой. Возобновление отношений с Домиаром сделало её слабой и нежной. Она расслабилась, растеклась, как тающее мороженое и теперь пожинает плоды. Довольно. Довольно романтических фантазий и слащавых воспоминаний. Домиар вовсе не такой, каким она его помнила, а точнее во многом придумала. Тогда, в молодости, ослепленной желанием, ей просто не хватало ума понять это. Но сейчас она видит ясно. И расставание с ним вовсе не повергает Мизу в ужас. Её сердце больше не болит. Она излечилась. Какое облегчение! Сколько душевных сил потрачено впустую, сколько боли и отчаяния пережито! Но на этом все. Она будет жить дальше, оплакивать сестер и растить малышку Лили.
В порыве злости на себя саму, Миза выставила из дома Алана – жалкого книжного червя. Достаточно она терпела в доме это ничтожество. Теперь ему уж точно нечего здесь делать.
«Мне больно, тетя Миза,» – капризно заявила девочка, высвобождаясь из её объятий. Но тут же, смеясь, прильнула обратно. Миза с изумлением выслушала щебетание Лили о том, как они с папой играли в прятки и прятались в доме, где много-много добрых девушек без устали играли с ней в разные игры, то и дело вопросительно поглядывая на Фаруха. За время её отсутствия в молодом человеке что-то неуловимо изменилось. Словно бесхребетный слизняк выполз, наконец, из-под камня и обзавелся мощными клешнями.
«Ты пошел против дяди. Почему?»
«Потому что Лили – моя дочь. Я буду оберегать её от всего, а от дяди в первую очередь,» – твердо заявил молодой человек, прямо глядя ей в глаза.
«В таком случае, тебе лучше всегда быть рядом с ней, Фарух.»
Послесловие.
Ула уходила в степь одна. Пряталась в ночи, пробиралась оврагами, чутко вслушиваясь и вглядываясь, чувствуя себя загнанным зверем. Нума так и не оправилась от ран. Перебитая копьем кость торчала наружу, рана загнила, распространяя смертельное зловоние. По ноге поползла чернота. Когда стало понятно, что спасения нет, Нума собралась с духом, обреченно кивнула подруге и закрыла глаза. Ула сломала ей шею быстро, резким движением свернув голову в противоестественное положение. Тело подруги она уложила на вершине горы, оставив его на растерзание хищным птицам, как и подобает.