– А что Павел? Я полагала, он будет навещать детей чаще.
– Он не желает бывать здесь без нее, – хоть Ее Императорское Высочество и не назвала Ольгу по имени, княгиня Юсупова, безусловно, поняла, кого она имеет в виду. – Уговаривает Государя. И, боюсь, вскоре своего добьется. Никто меня не слышит… Мари – юная девушка, и дурная репутация жены Павла может отбросить на нее тень. Как потом ей выйти замуж? Я не ожидала, что Павел может быть настолько эгоистичен.
Летом дети просились к отцу в Париж, но Великая Княгиня была категорически против. Она старалась оттянуть их встречу с новой женой Павла, переживая за влияние, которое могла оказать на неокрепшие души дама с подмоченным реноме, с чуждыми моральными ценностями. Когда до нее докатились разговоры об убийстве в Петербурге некой девицы, в котором упоминалось имя бывшего мужа графини Гогенфельзен, генерала Пистолькорса, она в очередной раз убедилась, что была права, ограждая своих воспитанников от скандального семейства.
Теперь Мари и Дмитрий мечтали, чтобы отец приехал на Рождество, но, похоже, Павел не собирался ради них покидать новую семью в праздник.
XX
Зимний сезон в Париже был по обыкновению блестящ. На замерзших прудах Булонского леса парижане катались на коньках, наряженные в русские и польские костюмы. Павел с Ольгой принимали приглашения на следующие один за другим великолепные балы и ассамблеи, где графиня могла щеголять в новых нарядах от самых модных парижских кутюрье.
На приеме у принцессы Эдмон Полиньяк, которая была дочерью известного американского промышленника и в девичестве носила имя Винаретты Зингер, великокняжеская чета встретила кузена, Александра Михайловича, перед которым, похоже, двери всех французских гостиных были широко распахнуты. Его супруга Ксения, будучи родной сестрой Государя, чтобы не огорчать брата, мероприятий, где могла столкнуться с женой Павла или с Даки, старалась избегать. Однако складывалось ощущение, что ее общительного супруга сие обстоятельство нисколько не огорчало и не ограничивало. Вот и теперь он стоял с бокалом холодного шампанского в окружении дам, явно наслаждаясь их вниманием.
– Знаете, что действительно разочаровывает в русских? – низким, с хрипотцой голосом выговаривала одна из них, то ли в целом игнорируя учтивость, привычную для светских приемов аристократического круга, следуя моде на любой вызов, то ли самодовольный, лоснящийся собеседник был ей неприятен.
– Просветите нас, будьте любезны! – весело потребовал Сандро. Он обожал всякую демагогию, в особенности философские и политические баталии с женщинами, из которых он обыкновенно выходил победителем, даже если уступал первенство спорщице. – А, Павел, Ольга Валериановна! Рад вас видеть! Вы очень кстати! Нам сию минуту откроют страшную тайну – чем мы, русские, так неприятны европейцам!
– Извольте. Вы назовете это смирением, послушанием, терпением, какие там еще характеристики доброго христианина перечислены в Библии, а я – раболепством и отсутствием стремления к свободе, – в высокой, худощавой даме Павел вдруг узнал ту самую инфернальную незнакомку, терзавшую его разговорами о Толстом в театре. – Даже когда свобода у вас в руках, вы будете ее крутить, вертеть, не зная, куда и как приспособить такую невидаль, и в итоге упустите, потеряете, как вашу первую Думу, распущенную через несколько месяцев после созыва.
Извинившись, хозяйка вечера забрала разрумянившуюся и готовую схлестнуться с нахалкой Ольгу, чтобы представить ей какого-то новомодного художника. Графиня хотела подыскать мастера, который написал бы ее портрет. Воспользовавшись случаем, остальные дамы тоже ретировались, бросив ядовитую особу одну с мужчинами, что, впрочем, нисколько ту не смутило.
– Что же было делать с кучкой смутьянов и революционеров, пролезших в Думу? Вы знаете, что было в их первых требованиях? Амнистия политических заключенных и ликвидация казенных, удельных и монастырских земель! – возмутился Сандро, который, в принципе, считал себя либералом, особенно когда дело не касалось его финансового и прочего благополучия. Когда же пытались отобрать источник его доходов, удельные земли, тут уж он никаких свобод терпеть не собирался. Тогда он вспоминал, что он член династии и монархист. В общем, Великий Князь легко левел и правел, элегантно лавируя от одной стороны убеждений до другой в зависимости от собственных интересов и конъюнктуры. – Законодательный орган, по моему разумению, должен созидать законы и находить компромисс с правительством, а не продолжать борьбу, сместившись с баррикад на думские кресла.