Но даже на таком расстоянии они видели столбы черного
дыма, поднимающегося к небесным чертогам Зевса, сквозь который то и дело прорывались тусклые языки пламени, бушевавшего на побережье у Эгоспотама, на том самом месте, где еще совсем недавно стоял афинский флот; а когда менялся ветер, до них доносился отвратительный запах горящей человеческой плоти, и от этого запаха даже боги зажимали носы, не в силах его вынести.
Так было.
И было еще: не успели они уйти, убежать от этого зловонного дыма, от этого нестерпимого запаха, как услыхали отчаянный крик, услыхали голоса афинян, взывавшие к ним:
- Помогите! Ради Зевса, спасите нас!
И Аристон увидел маленький сторожевой корабль, три-аконтор, погруженный в воду почти по самую палубу. Он увидел зияющую пробоину в самой середине корпуса судна, оставленную лакедемонской триерой. И понял, что его команда уже обречена, если только...
Он обернулся и посмотрел на Конона.
- Суши весла! Табань! - закричал великий флотоводец.
Они втащили их на борт, этих несчастных, посиневших от холода, дрожащих, окровавленных, потерявших человеческий облик. Конон лично расспрашивал их.
- Мы сдались. Стратеги поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно. И они...
- Сдались на милость спартанцев? - спросил Конон.
- Да, великий стратег! Только...
- Что только? - прошептал Конон, уже зная ответ, как и Аристон. - Что, ради Геры!
- Этого слова лаконцы просто не знают, мой господин, - сказал старший из спасенных, - если оно вообще есть в дорийском языке, в чем я сильно сомневаюсь.
- Нет! - воскликнул Конон. - Неужели они...
- Убивают пленных? Именно так, мой господин, по приказу Лизандра. Три тысячи человек. Тела сжигали прямо вместе с кораблями. Тут-то нам и удалось бежать. Видишь ли, нужно много времени для того, чтобы убить три тысячи человек. Целая вечность Тартара даже...
-... для таких профессиональных мясников, как спар
танцы, - закончил за него Конон. Затем он склонил голову и заплакал.
Аристон молча смотрел на него. Ярость, бушевавшую в его душе, и невыносимый, безграничный стыд за своих соотечественников не могли выразить никакие слезы.
Три ночи спустя он стоял на палубе и смотрел на звезды. С каждой минутой он все больше осознавал, что они находятся явно не на своих местах. Даже его скромных познаний в навигации было достаточно, чтобы это заметить. Кроме того, они должны были бы уже увидеть огни Афин. Он еще раз взглянул вперед, туда, где должен был быть город. Никаких огней. Одно бескрайнее темно-синее море, спокойное, что-то сонно бормочущее про себя. Он смотрел на это небо, на эти звезды. Он все понял. У него не осталось ни малейших сомнений.
Он пошел и разыскал великого Конона.
- Послушай, Аристон, - сказал ему стратег, - ты что, уже забыл о том, какая участь постигла шестерых стратегов после Аргинусского сражения? Причем одним из них был сын самого Перикла?
- Нет, я этого не забыл, - ответил Аристон.
- Тогда мне не нужно объяснять тебе, что афинская чернь сделает с побежденным стратегом, который прибудет в Пирей с подобным известием?
- Нет, - сказал Аристон.
- А я хочу жить, - заявил Конон. - Видишь ли, мой мальчик, яд никогда не был моим любимым напитком.
- И что же теперь? - спросил Аристон.
- Мы направляемся на Кипр. Прекрасный остров. А главное, царь Кипра Евагор мой друг. И я смогу спокойно провести там остаток моих дней.
- Но Афины! Их надо предупредить! - воскликнул Аристон.
- Я посылаю "Паралос", чтобы предупредить полис, мой мальчик. Много же пользы это им принесет, без флота, без денег на постройку нового, без...
- О великий Конон! - прервал его Аристон.
- Да; Аристон?
- Позволь и мне отплыть на нем! Я должен попасть домой! Понимаешь, должен! Два года... Конон с жалостью посмотрел на него.
- Не будь глупцом, Аристон, - сказал он.
- Я всегда им был, - сказал Аристон. - Прошу тебя, мой господин!
Стратег долго молча смотрел на него.
- Ну хорошо! - произнес он наконец. - Я надеялся удержать тебя подле себя, но я не могу противиться тому, что вижу в твоих глазах. Хочу сказать тебе только одно, сын мой...
- Что? - спросил Аристон.
- Пошли гонца в свой дом, чтобы объявить о твоем скором прибытии, перед тем как ты высадишься на берег, - сказал Конон.
Аристон посмотрел ему прямо в глаза.
- Зачем? - спросил он.
- Зачем? Клянусь Афиной! Чтобы лишний раз не испытывать горя. Ненужного и бессмысленного горя, Аристон. Надеюсь, теперь ты меня понял?
- Да, - прошептал Аристон.
- Тогда уходи и оставь меня в покое! - произнес великий Конон.
& Глава XXIV
Аристон и Автолик возвращались домой с рыночной площади в сопровождении двух слуг, нагруженных покупками, как это обычно водилось в Афинах. Ибо здесь, как, впрочем, и в большей части Эллады, закупка всего необходимого для домашнего хозяйства входила в обязанности мужа, а не жены. Поскольку, с точки зрения эллинов, благовоспитанной женщине не подобало выходить из своего дома иначе как по особым праздникам или же по крайней необходимости вроде болезни родственника или близкой подруги, афинским мужчинам приходилось брать на себя множество мелких домашних дел, считавшихся женскими в большинстве других стран мира.
По правде говоря, в тот день они могли бы и сами донести свои покупки и даже в одной руке, если бы местные обычаи им это позволили. Ибо хотя осада уже закончилась, Афины были полностью побеждены, их длинные стены срыты, на Акрополе стоял спартанский гарнизон, ссыльные олигархи - Критий в их числе вернулись в полис и правили железной рукой, а поставки еды в город возобновились в достаточном количестве, чтобы избежать голода; тем не менее никто из афинян не страдал от переедания. Афины были покоренным городом, и победители не упускали случая, чтобы лишний раз напомнить им эту жестокую истину.
- Я оплакивал его, - говорил Аристон, - ибо хотя я и
испытывал на протяжении многих лет неприязнь к Алки-виаду, даже ненависть, он в конце концов спас мне жизнь и был по-настоящему благороден и справедлив ко мне. Да, он был распутником, насмешником, он глумился над святынями. Его пороков было не счесть, но ведь и достоинств было не меньше. Говорю тебе, Автолик, это был один из величайших мужей Афин.
- Ну не знаю, - отозвался Автолик. - По-моему, на великого он не тянул. Вот Сократ утверждает, что величие неотделимо от нравственности, Аристон. Человек, лишенный добродетели, не может быть великим.
Аристон улыбнулся.
- Иногда мой старый учитель бывает очень наивен, - сказал он. - На самом деле величие не имеет ничего общего с добродетелью. Во всяком случае, почти ничего. Я бы даже сказал, что добродетель, в сущности, служит препятствием на пути к величию. А Алкивиад поплатился жизнью не за измену Афинам, а за то, что раскаялся в ней. Когда мы его изгнали и он бежал в Спарту, стал нашим врагом, его жизни ничто не угрожало. Но затем, когда мы опять отстранили его от командования, причем виновен был не он, а один из его подчиненных, с безумной дерзостью пренебрегший его распоряжениями, у него были все основания вновь выступить против нас. Но он этого не сделал. Более того, он рисковал жизнью, пытаясь объяснить нашим военачальникам, какая страшная опасность нависла над флотом. И он оказался прав. Я стал невольным свидетелем их безумия. Если бы они только послушались Алкивиада, мы бы не были теперь рабами Спарты.
- И Тридцати, - угрюмо добавил Автолик.
- Да, и Тридцати. Так что Алкивиад погиб из-за своих добродетелей, а не пороков. Ведь это Лизандр велел его убить - правда, я слышал, что весьма неохотно. Критий - вот само воплощение зла, и посмотри, как он вознесся! убедил Лизандра, что до тех пор, пока у демократов есть надежда на возвращение Алкивиада, будет сохраняться и угроза восстания. И Лизандр организовал его убийство.