- Зачем же ты искала меня, Фео? - спросил он.
- Из-за Клеотеры, - просто ответила она. Аристон нахмурился.
- Что-нибудь случилось? Неужели Орхомен...
-... стал истязать ее, как несчастную Таргелию? Нет. Он пытается причинить ей страдания, душевные страдания, выставляя перед ней напоказ всех своих потаскух и педерастов; но, благодаря твоему хитроумному замыслу, он не осмеливается тронуть ее хотя бы пальцем. Да и душевных мук он причинить ей не в силах, ибо лишь одно на свете может заставить и заставляет ее страдать.
- И что же это? - сухо осведомился Аристон; внутри у него все напряглось.
- Твое отсутствие. То, что ты больше не навещаешь ее...
- Фео, - простонал Аристон.
- Я все понимаю. Ты не смеешь. Все эти твои представления о чести! Но я служу Афродите, а не Артемиде. И я хочу сказать тебе: то, что ты делаешь, бесчеловечно. Богине следовало бы бросить тебя под копыта лошадей, как она это проделала с Гипполитом за его прегрешения против нее. Ибо твои грехи тяжелее. Гипполит всего-навсего отстаивал свой аскетизм и свою непорочность, а ты живешь в беззаконном союзе с женщиной, которую даже не любишь, и при этом оставляешь бедную Клео в лапах грубого животного, к которому она испытывает только отвращение. Я видела сон и решила разыскать тебя, ибо сон этот о тебе.
Мне приснилось, что ты отправился в Дельфы, а я, невидимая, под покровительством Афродиты последовала за тобой...
- И что дальше? - спросил Аристон.
- Ты спросил жрицу, будешь ли ты когда-нибудь счастлив. И она ответила: "Да. Когда ты научишься смеяться смехом богов!"
- Ну и что же, о моя драгоценная Сивилла, это должно означать?
- Только то, что ты обретешь свое счастье, когда научишься столь же пренебрежительно относиться к условностям и предрассудкам людей, как это делают боги. Вы с Клеотерой созданы друг для друга!. Вы оба столь прекрасны...
- Ради всех богов, Феорис!
- Почему бы тебе прямо сейчас не пойти со мной и не повидаться с ней? Уделить ей каких-нибудь десять - да нет, пять минут, этого хватит, чтобы вернуть блеск ее глазам и румянец на ее щеки.
- Фео, ты говоришь чепуху. Клеотера всегда была добра ко мне. Но ни разу ни словом, ни жестом она не...
- Она порядочная женщина. Аристон! Чего ты от нее хочешь - чтобы она сорвала с себя пеплос и бросилась нагой в твои объятия, сгорая от страсти?
Аристон плотоядно ухмыльнулся.
- Вот это было бы именно то, что философы называют истинно прекрасным. Почему бы тебе не подсказать ей эту идею? - предложил он.
- Вот в этом вы все! Она дала бы мне пощечину за такое предложение. Кстати, тебе тоже, если бы ты стал открыто к ней приставать. Все дело в том, что в этом нет никакой надобности. Все, что от тебя требуется, - это быть нежным и ласковым с нею, пока в один прекрасный день она уже не сможет бороться с собой и сама не бросится, рыдая, в твои объятия.
- Значит, именно так ты и советуешь мне поступить? - спокойно сказал Аристон. - Потихоньку склонить ее к супружеской измене, предать?
Феорис взглянула ему в глаза, и он осекся.
- Ты предаешь ее сейчас, когда лишаешь ее права любить. Ты предаешь самого себя, когда лишаешь себя права
быть счастливым и обрести покой. И ты к тому же еще и оскорбляешь Афродиту, а она беспощадна в своем гневе. Итак, делай то, что я тебе говорю! Идем!
Когда он вошел вместе с Феорис, Клеотера очень медленно поднялась на ноги. Ей уже было почти девятнадцать, и любые слова, которыми он мог бы описать ее, даже в своих мыслях, все равно оказались бы недостаточными, а значит, ложью. Ее фигура ни разу не была испорчена родами. Возможно, вдруг пришло в голову Аристону, потому, что Орхо-мен из-за своих излишеств утратил способность к продолжению рода. Ну а назвать формы и линии ее тела, скрытые под мягкой тканью одежды, ниспадающей до щиколоток, идеальными, значило бы придать этому слову совершенно новое качество и значение.
Ее огромные голубые глаза распахнулись, как утреннее небо, и все небесные светила вспыхнули в них разом и утонули в их бездонной синеве. Он ощутил на своем лице ее взгляд, который буквально ощупывал его, как пальцы слепого.
- Мой господин Аристон, - прошептала она, - я...
И она робко протянула ему руку.
Он нежно взял ее и поднес к своим губам. Он почувствовал, как она затрепетала при его прикосновении, как дрожь пробежала по всей ее руке до самого плеча. Он отпустил ее и с улыбкой посмотрел ей в глаза.
- Что, Клео? - сказал он.
- Мой господин, я... я... - Она пыталась совладать со своим голосом и тут только заметила Феорис, стоявшую у него за спиной. - А, Феорис! - Она звонко рассмеялась, и в ее смехе прозвучало огромное облегчение. - Я так рада, что ты пришла!
От ее былого причудливого колониального акцента не осталось и следа. Ее аттическое произношение было столь же чистым и напевным, как и у самой Феорис.
- Значит, моему приходу ты не рада? - осведомился Аристон с насмешливым упреком в голосе.
- Ну конечно я рада, мой господин! - воскликнула Клеотера. - Я имела в виду, что я очень рада, что Феорис
пришла вместе с тобой. Ой! Я опять что-то не то говорю! Я не хотела сказать...
- Что именно ты не хотела сказать, дитя мое? - спросил Аристон.
- Ой, я сама не знаю, что я хочу сказать! - простонала Клеотера. Прошу вас, присаживайтесь! Я сейчас принесу вам рисовый пирог и немного вина. Я сама его испекла. Я...
- В таком случае для меня он будет восхитительнее божественного нектара, - произнес Аристон своим серьезным звучным голосом.
- Прошу тебя, мой господин, не говори мне таких слов! - сказала Клео и скрылась за занавеской.
- Я помогу тебе, - крикнула ей вослед Феорис и отдернула занавеску. Однако она осталась стоять в проходе, держа занавеску так, чтобы Аристон мог видеть все происходящее на кухне.
Клеотера стояла к нему спиной в позе дельфийской жрицы, вдыхающей дым синего пламени, который позволял ее душе общаться с богами. Она пристально разглядывала тыльную сторону собственной ладони, то место, куда Аристон поцеловал ее. Затем медленно, словно в тумане, с невыразимой нежностью она поднесла его к своим губам.
Феорис опустила занавеску и одарила его торжес! вую-щей улыбкой.
- Ты не возражаешь, если я покину тебя, Клео? - громко сказала она. - У меня там ребенок один, и...
- Ой, Феорис, не уходи, прошу тебя! - Клеотера была готова расплакаться. - Я...
- ...не хочу оставаться наедине с этим грязным старым сатиром, подхватил Аристон, - с этим отродьем Пана, который наверняка...
Она отдернула занавеску и вошла в комнату.
- Дело вовсе не в тебе, мой господин. Это все Орхомен. Ему может не понравиться, если...
- ...он узнает об этом, что совершенно исключено, - заверила ее Феорис. - Клео, дорогая, мне в самом деле нужно идти. И к тому же, поверь мне, я знаю Аристона не первый год. Он изобрел для себя особый способ самоконтроля, и его добродетель столь непоколебима, что это может вывезти из себя кого угодно. Так что разреши ему остаться
и немного поболтать с тобой. Это пойдет на пользу вам обоим. Прощайте же, о прекраснейшие!
Когда она ушла, Аристон долго ел пирог и пил вино. Но разговор между ними не клеился. Слова вдруг стали тяжелыми, как каменные глыбы; они с трудом срывались с их губ и тут же проваливались в бездонные глубины молчания.
Это становилось невыносимым. Аристон поднялся на ноги.
- Ну что ж, до свидания, Клео, - сказал он.
- Ты уже уходишь? Так быстро? - жалобно проговорила она.
Аристон улыбнулся.
- Мне кажется, что мое общество не доставляет тебе удовольствия, сказал он.
- О нет! Я просто...
- Ты просто нервничаешь, потому что боишься меня, и...
Она покачала головой с какой-то отчаянной решимостью.
- Я не тебя боюсь, мой господин, - прошептала она.
- А кого? Орхомена? - спросил Аристон.
- И не его. - Ее голос был тише самого легкого вздоха.