— Поймите же! Подготовительные работы в лагере в Булони идут недостаточно быстро! Англичане этим пользуются! Вы знаете о том, что они обстреляли Гранвиль? К счастью, канонерские лодки смогли их разогнать. Надо покончить с этими пиратскими действиями, а для этого нам нужны корабли!
Неожиданно Первый консул резко повернулся к Гийому, и его серо-голубые глаза приобрели в эту секунду стальной оттенок.
— Вы, кажется, судовладелец?
— Да, господин Первый консул.
— Надо говорить: гражданин Первый консул!
— Прошу прощения. Я так и не смог привыкнуть к этому обращению, которое, впрочем, по моему скромному мнению, вам совершенно не подходит… гражданин Первый консул!
— Меня это не удивляет, потому что вы друг Талейрана. Ему это тоже не нравится, но он аристократ.
В глазах Бонапарта блеснула лукавая искорка, и он спросил:
— И как же вы предпочли бы ко мне обращаться?
Тремэн знал, что хочет услышать от него Бонапарт, но льстить он не умел. Лишь умоляющий взгляд Талейрана заставил его решиться:
— Если в будущем сбудутся пожелания, которые я слышу все чаще и чаще, то почему бы не обращаться к вам, например, «сир»?
— В самом деле? Вы полагаете, это обращение мне подойдет?
Гийом позволил себе рассмотреть этого человека маленького роста: бледное лицо с высоким лбом, мощный подбородок, очень правильные черты, коротко стриженные каштановые волосы, уже начинающие редеть на макушке, широкие плечи, благородная осанка. Он бы мог служить моделью для скульптуры римского императора. Поэтому Гийом совершенно искренне ответил:
— Да, я так считаю.
Бонапарт отошел от стола, снова сплел руки за спиной и принялся мерить шагами очаровательный старинный ковер, покрывавший пол его кабинета. Он прошелся так несколько раз, потом резко остановился перед Тремэном и смерил его взглядом с ног до головы.
— Странные слова для роялиста.
— Я никогда не был роялистом в полном смысле этого слова. То есть я никогда не испытывал большой любви к королям.
— Вы революционер?
— Ни в коем случае. Возможно, вы поймете меня лучше, если я скажу, что родился в Новой Франции и видел, как она погибала. И я ненавидел с одинаковой силой и Людовика XV, который нас бросил, и короля Англии, который нас порабощал. Честно говоря, я желаю лишь мира и величия моей страны, каков бы ни был режим правления. А величие приносите ей вы, господин Первый консул.
— Но ваша семья придерживается роялистских взглядов?
— Моя жена, Аньес де Нервиль, была страстной роялисткой. Она заплатила за это своей жизнью. Мои сыновья слишком молоды, чтобы иметь четкие политические взгляды. Что касается моей дочери, она любит человека, а не принца крови.
— Вы хотите сказать, что она любила бы его, будь он простым рыбаком или бог знает кем еще?
— Вне всякого сомнения. Она никогда не хитрила и всегда жила сердцем. Допускаю, что поначалу, когда мальчик из Тампля нашел у нас убежище, ореол столь трагической судьбы мог повлиять на ее живое и пылкое воображение. Но взаимная симпатия маленькой девочки и маленького мальчика была очевидной с их первой встречи. А теперь она любит его, как любят в шестнадцать лет. Так любит Элизабет Тремэн. Она отдаст жизнь за свою любовь.
— В этом возрасте все очень отважны, смелы и самоуверенны. К счастью, это проходит.
Раздался ленивый голос Талейрана:
— Этого не произойдет, если оставить ее в тюрьме! Благородные по рождению души становятся еще крепче в испытаниях, если к ним примешивается капелька героизма. Женщине труднее забыть мужчину, из-за которого она страдала. Это еще более верно, если речь идет о молодой девушке. Ее любовник превращается для нее в рыцаря. Она будет надеяться на то, что он вернется и принесет ей счастье и свободу.
По дороге в Сен-Клу Талейрану удалось убедить Тремэна ни в коем случае не упоминать о бракосочетании Элизабет и Луи Шарля. Бонапарта, возможно, удастся убедить отпустить девушку-подростка, убежавшую из дома и потерявшую голову из-за прекрасного принца. Но он дважды подумает перед тем, как отпустить на волю супругу того, кто может стать для него угрозой, соперником. Молодость принца и легенды, окружающие его имя, делают его опасным для Первого консула. Но теперь Гийом почувствовал, как при слове «любовник» его дубленую кожу заливает румянец, словно Талейран оскорбил чистоту его дочери.
После слов дипломата воцарилась тишина. Бонапарт размышлял. Он нашел среди беспорядка на своем столе золотую табакерку, взял щепотку табака, втянул носом, рассыпав часть на зеленый мундир с красными обшлагами, надетый поверх довольно длинного голубого жилета. Странно, но это сочетание цветов ему шло. Ансамбль завершали черные короткие панталоны и черные шелковые чулки. С наслаждением понюхав табак, Бонапарт вернулся к Гийому.