Как поступить в такой обстановке? Ему приказано отдать диск немедленно. А вдруг за ним уже следит собственное ведомство, чтобы убедиться, что он неукоснительно исполнит инструкцию? Может быть, службе почтовой безопасности дано указание отслеживать корреспонденцию, которая может поступить на его адрес из Европы? В подобном случае о прибытии диска тут же будет доложено кому надо.
Так какая у него есть альтернатива? Пойти на риск и сделать себе копию диска? А после попытаться раздобыть отпечатки пальцев новоиспеченного царя. Работать самостоятельно с целью доказать, что их обожаемый Александр Романов — на деле свихнувшийся убийца Реймонд Оливер Торн.
Есть крохотная вероятность того, что такую копию снял и сохранил Мартен, если все-таки остался жив. Рискнул потерять работу, а то и попасть в тюрьму ради того, чтобы они смогли добиться чего-то вдвоем. Однако такая версия выглядела откровенно слабой, потому что Мартена не было в живых, а самого Коваленко отозвали в Москву, по сути лишив всякой возможности заниматься этим расследованием. Главный следователь ожидала доставки товара. А он держал этот товар в руках.
— Ну папа! — нетерпеливо окликнула его Лена. — Ты чего?
— Думаю.
— О моем рисунке?
— Да.
— И что там нарисовано?
— Лошадь.
— Не-ет, человек.
— И я, наверное, должен угадать, что это за человек?
— Ох, какой ты недогадливый, — захихикала Лена и потащила его за руку на кухню. Татьяна возилась у плиты, стоя к ним спиной. За столом уже сидели сыновья Олег и Константин, заметно проголодавшиеся.
Лена схватила листок, лежавший на краю мойки, и спрятала за спину. С озорной улыбкой посмотрела на отца:
— Это портрет. Ты этого человека хорошо знаешь.
— Мама, наверное?
— Нет.
— Ну, тогда Олег?
— Нет.
— Костя?
— Нет.
— Послушай, Лена, не могу же я перечислить всех людей на свете.
— Ну, попробуй отгадать в последний разочек.
— Да ладно уж, скажи.
— Ты! — С торжествующим криком Лена выставила вперед рисунок, который представлял собой весьма острую карикатуру на Коваленко. Большие глаза на широком лице с окладистой бородой. А под всем этим — большой живот.
— Неужели я такой?
— Да, папочка. И я тебя очень люблю.
Коваленко расплылся в улыбке. Мысли о диске и прочей ерунде на мгновение покинули его.
— Ах ты, Леночка, моя хорошая. — Нагнувшись, он подхватил дочь на руки и прижал ее голову к своей щеке. В этот момент для него существовала лишь она одна. Больше ничто на свете не имело значения.
13
Министерство внутренних дел России, 21.30
Щелк.
На экране монитора появилась фотография Реймонда Оливера Торна из архива лос-анджелесского полицейского управления. Вернее, две фотографии — анфас и в профиль.
Рука Ирины Маликовой тронула мышку еще раз.
Щелк.
Отпечатки пальцев Реймонда Оливера Торна — четкие, прекрасно различимые.
Главный следователь подняла взгляд на Коваленко:
— Другие копии есть?
— Насколько мне известно, нет. Я уже говорил… Бумажные досье и многочисленные базы данных, содержавшие сведения о Торне, исчезли — их или просто выкрали, или вычистили хакеры. Примерно то же самое произошло с людьми, которые помогли Торну бежать из лос-анджелесской больницы или подменить его неопознанным трупом, который доставили в крематорий из морга. Они либо исчезли, либо мертвы. Погиб и хирург, который ездил в Аргентину, чтобы восстановить лицо и тело Кабреры после «случая на охоте». Сгорел во время пожара, который, кстати, уничтожил и всю регистратуру.
— А это что? — Маликова рассматривала прочее содержимое конверта, принесенного Коваленко. Авиабилет на имя Джеймса Хэллидея на рейс из Лос-Анджелеса в Буэнос-Айрес, страничка из дневника Хэллидея, где был отмечен маршрут хирурга по имени Герман Грей. Сыщик проследил его путь из Лос-Анджелеса до Коста-Рики, а затем в Аргентину.
— Я думал, вам лучше иметь все, — невозмутимо пояснил Коваленко.
Ранее он сообщил Мартену, что попросил инспектора Бира отправить по почте конверт с компьютерным диском и авиабилетом Хэллидея. Но о том, что вложил туда же листок из записной книжки Хэллидея, не сказал. К чему лишние объяснения?
— Значит, никто больше об этом не знает?
— Нет.
— И француз не знает?
— И он не знает.
— А ФСО?
— Нет.
Но Коваленко будто в чем-то сомневался.
— А что вы с этим будете делать? — нерешительно спросил он.
— С чем?
— С материалом, товарищ главный следователь.
— С каким материалом, товарищ следователь?
Коваленко секунду безмолвно смотрел на начальницу.
— Понял, — наконец произнес он и поднялся со стула. — Спокойной ночи, товарищ главный следователь.
— Спокойной ночи, товарищ следователь.
Выходя из кабинета, он чувствовал спиной ее пристальный взгляд. Он затворил за собой дверь.
Значит, никакого материала нет. Ни компьютерного диска, ни билета на самолет, ни страницы из записной книжки. Из того, за что отдал жизнь Хэллидей, из того, что они с Мартеном так тщательно скрывали от Ленара и что он только что отдал ей. Ничего этого нет. И никогда не существовало.
14
— Вы работаете на ЦРУ.
— Нет, я студент.
— Как вы проникли в высшие круги России?
— Я студент.
— Кто такая Ребекка?
— Подруга.
— Где она сейчас?
— Не знаю.
— Вы работаете на ЦРУ. Кто ваш куратор? Где ваша база?
В темноте было невозможно понять, где находишься и как долго. Два дня, три, четыре? Неделю? Или дольше? Поездка в грузовике закатанным в ковер показалась Мартену нескончаемой, хотя на самом деле, наверное, длилась часов пять-шесть. В конце путешествия его вытащили из кузова, не снимая с глаз повязки. Как и в Роттердаме, потом пришлось иметь дело со ступеньками — на сей раз он насчитал четыре лестничных марша. И опять-таки, как в Роттердаме, его поместили одного в комнатушку без окон. Единственная разница заключалась в том, что в этой комнате была тесная ванная с туалетом, а также койка с подушкой и одеялом. О том, что случилось со спасшей его семьей, лучше было не думать.
По меньшей мере раз десять те, у кого он оказался в неволе, со строгой периодичностью связывали ему руки, завязывали глаза, вытаскивали его из комнаты и сводили на один лестничный марш вниз. В другой комнате, которую он не видел, его уже дожидался человек с гортанным голосом, сильным акцентом и табачной вонью изо рта, чтобы снова и снова задавать одни и те же вопросы. Мартен давал на них одни и те же ответы. А когда все ответы были даны, вопросы начинались по новому кругу:
— Вы работаете на ЦРУ. Как вы проникли в высшие круги России?
— Меня зовут Николас Мартен. Я студент.
— Вы работаете на ЦРУ. Кто ваш куратор? Где ваша база?
— Меня зовут…
— Кто Ребекка? Где она сейчас?
— Меня зовут…
Это начинало напоминать противостояние характеров — что-то вроде игры по принципу «кто кого». В качестве детектива лос-анджелесской полиции, занимавшегося раскрытием убийств, Мартен был далеко не дилетантом в искусстве допроса. Однако никто не учил его, как себя вести, если окажешься за тем же столом, но с противоположной стороны. Быть допрашиваемым оказалось ничуть не легче, чем вести допрос. Тем более что рядом не было адвоката, готового в любой момент вмешаться и защитить клиента.
Он чувствовал себя попавшим в плен солдатом, который называет лишь свое имя, звание и служебный номер. Так же как и пленный солдат, он знал, что его первейший долг — попытаться бежать. Но это выглядело невозможным. За ним было установлено круглосуточное наблюдение независимо от того, сидел ли он один в своей темной комнатушке или его вели на очередной допрос. В первом случае охранники в вязаных шлемах сторожили дверь снаружи, во втором — одним махом распахивали ее, врывались внутрь, скручивали ему руки, надевали на глаза повязку и тащили вниз по лестнице.