Его кормили и поили, а также обеспечивали минимальными средствами гигиены. Если не считать постоянной тьмы в комнате или повязки на глазах, что было одно и то же, а также редких тычков и пощечин по время допросов, физически его почти не истязали. Само по себе это было любопытно. Сильно действовало на нервы бесконечно тянущееся время. Но хуже всего была неизвестность. Мартен, как ни ломал голову, не мог взять в толк, к кому попал, что делают или задумывают эти люди и на что они рассчитывают, удерживая его в качестве пленника. Невозможно было представить себе, сколько все это может продлиться. И не убьют ли его попросту, когда устанут от этих бестолковых допросов?
Мартен крепился как мог, и все же такое существование подтачивало его силы. Когда не знаешь, какое сейчас время суток, когда время становится неосязаемым, начинаешь утрачивать ощущение реальности. Хуже того, подчас казалось, что по его нервам пропускают электрический ток, — им овладевала паранойя. Сидеть в кромешной тьме само по себе несладко, а тут еще начинаешь прислушиваться к малейшему шороху за дверью, пытаясь предугадать, не идут ли за тобой снова. Чтобы схватить, ослепить, связать, утащить вниз, на допрос. Иногда ему слышались какие-то шорохи. А может, просто казалось?
Тревожнее всего были резкие шорохи, как будто кто-то скребся. Начиналось всегда с одного-двух таких звуков, но волна быстро нарастала — пять, десять, пятьдесят, сто… Наконец не оставалось ни малейшего сомнения в том, что за дверью скребутся тысячи маленьких суетливых лапок. Целая армия крыс пыталась прогрызть дерево, чтобы проникнуть к нему. Сколько раз он вскакивал с койки и бежал в темноте, чтобы заорать и обрушиться с кулаками на дверь, распугивая этих тварей. Но всякий раз в последнюю секунду останавливался, понимая, что в действительности ничего не слышал.
Через определенные промежутки времени, кажется раз в день, дверь открывалась и в комнату входили люди в вязаных шлемах, всегда по двое. Они оставляли еду и тут же уходили, не проронив ни слова. Иногда несколько дней кряду это было единственным событием, которое разнообразило его существование. И тогда ему хотелось, чтобы его отвели на допрос. Там было хоть какое-то человеческое общение, хотя всегда враждебное и всегда по одному сценарию.
Голос дознавателя стал уже каким-то свойским, со знакомыми интонациями и особым акцентом, который по-прежнему не поддавался определению. Табачное дыхание, вызвавшее когда-то тошноту, стало почти приятным. Возникало нечто вроде наркотической зависимости. Чтобы не потерять рассудок и выжить, нужно было полностью сменить умонастроение. Необходимо было сосредоточиться не на своих мучителях и не на темноте, а на чем-то совершенно ином.
Он так и поступил.
Ребекка. Мартен стал думать только о ней. Как она выглядела в тот последний раз, когда он видел ее на вилле в Давосе. Любящая невеста, будущая царица России. Он думал о ее тогдашнем эмоциональном состоянии и о том, что может твориться у нее на душе сейчас. Верит ли она в то, что он мертв? Как может реагировать на его смерть? Все так же, ни о чем не подозревая, следует в русле событий вслед за тайной и кровавой узурпацией русского трона Кабрерой?
Следует в русле событий.
Потому что любит его.
И знает, что он любит ее.
И не имеет представления о том, кто он на самом деле.
И о том, что он совершил.
— Кто вам Ребекка?
— Подруга.
— Вы работаете на ЦРУ.
— Нет.
— Как вы проникли в высшие круги России?
— Я студент.
— Где Ребекка сейчас?
— Не знаю.
— Вы работаете на ЦРУ. Кто ваш куратор? Где ваша база?
— Нет! — сказал Мартен вслух.
Голос дознавателя звучал у него в голове, как будто он находился в комнате для ведения допросов. Мартен допрашивал сам себя. Он знал, что именно этого им хотелось, но эта игра была не для него. Рывком поднявшись с койки, на которой сидел в темноте, он на ощупь добрался до крохотной ванной. Спустил воду в туалете и стал слушать, как набирается сливной бачок. Он сделал это с единственной целью — отогнать надоедливый голос. Спустил воду опять, потом еще раз. Пошел обратно, нащупал койку и лег на нее, уставившись в темноту.
Ему было известно, что похитители использовали темноту и строго чередовали допросы специально для того, чтобы дезориентировать его, усилить в нем беспокойство и заставить еще больше бояться их возвращения. Их цель была ясна — довести его до такого состояния, когда он сломается и сам себя оговорит, признав практически все, чего они от него требуют. И тогда можно будет использовать его в качестве крупного козыря, в особенности если он признает себя агентом ЦРУ. Им хотелось на его примере раздуть показательное политическое дело. Значит, сломаться нельзя. Такого удовольствия они от него не получат. То есть нужно сохранить рассудок. Самым лучшим способом добиться этого — заставить себя переключить мысли с настоящего на прошлое, оживить свою память. Он так и сделал.
Воспоминания большей частью приходили из далекого прошлого. Ребекка в них была еще совсем маленькой, а сам он и его дружок Дэн Форд — озорными мальчишками, которые катались на велосипедах и дразнили девчонок. Еще вспомнилось то, о чем он подумал, когда увидел Дэна мертвым внутри «ситроена», поднятого из Сены. Взрыв самодельной ракеты, из-за которого Дэн ослеп на правый глаз. И Мартен вновь задал себе вопрос: а если бы у Дэна было все в порядке со зрением? Не заметил ли бы он Реймонда быстрее? Может, тогда уцелел бы? Как ни горько это было осознавать, ответа на подобные вопросы теперь уже не получишь никогда. И это лишь усиливало пронзительное чувство вины, не перестававшее терзать Мартена.
Вместе с этим чувством приходила еще одна мысль, которую он безуспешно пытался отогнать. Что, если бы в авторемонтной мастерской, на глазах у бригады, он не стал бы перечить Вальпараисо, а просто приставил бы свой кольт к голове Реймонда и нажал на спусковой крючок? Если бы он поступил именно так, удалось бы избежать всего остального.
15
Остальное.
«Предметы».
«Предметы, которые являются залогом нашего будущего».
Мартен отчетливо видел перед собой Реймонда на поезде «Метролинк» в Лос-Анджелесе. И не менее четко слышал слова, которые тот произнес тогда.
— Какие предметы? — спросил Мартен.
На лице Реймонда медленно появилась нарочито наглая улыбка, и в ответ прозвучало:
— Сам увидишь.
Вот и увидел. Теперь он знал, что это за «предметы»: старинный испанский нож наваха и кинопленка. Не могло быть сомнений в том, что на этой пленке запечатлена сцена убийства Реймондом-Александром сводного брата в Париже двадцать лет назад.
Не составляло секрета и значение слов «являются залогом нашего будущего». Речь шла о будущем Александра, поскольку заполучить «предметы» — нож и фильм обвинительного содержания — означало для него избавление от опасности разоблачения и уголовного преследования по делу об убийстве.
Ранее, рассуждая о том, что могло случиться в парке, Мартен предположил в разговоре с Коваленко, что кто-то, вероятно, вел любительскую съемку празднования дня рождения и случайно снял сцену убийства. Теперь закралась мысль, а не мог ли быть этим кем-то Альфред Нойс. В таком случае впоследствии ему как-то удалось завладеть орудием убийства. Получается, он, прекрасно зная, кто убийца, и будучи одним из старейших друзей Питера Китнера, не сказал ни слова полиции, а нож и пленку отдал другу. Китнер же, в свою очередь, попросил его хранить эти улики.
Не могло ли случиться так, что Нойс, будучи осведомлен об истинном происхождении и положении Китнера, тайно, но с санкции самого Китнера довел эту информацию до четырех заранее определенных представителей дома Романовых, которые жили в Северной и Южной Америке, далеко от места трагедии в Париже? Может быть, он взял с них клятву молчания и от имени подлинного главы императорского семейства попросил стать хранителями ключей от банковской ячейки?