В дымке, которая поднималась от воды, Агнес так была похожа на видение, что он не нашелся, что ей сказать. Она лишь улыбнулась, позволив легкому пеньюару соскользнуть на землю, потом со смехом, прозвучавшим как приглашение, бросилась в воду. Он устремился за ней, охваченный желанием, которое подстегивал вечный инстинкт охотника, но Агнес, с детства привыкшая к играм на воде, плавала так же хорошо, как и он. Ему удалось догнать ее, но не схватить: она выскользнула из его рук, как угорь. Когда же ему снова удалось догнать ее, Агнес упала в камыши, все еще смеясь с вызовом, что окончательно распалило ее супруга. Они занялись любовью, как Адам и Ева в первый день… И повторили это на следующую ночь, и в течение недели пережили свой второй медовый месяц. Мед был в высшей степени сладким, и при этом восхитительном языческом воспоминании Агнес по пути к старой церкви чувствовала, как горели ее щеки. А потом, после внезапно полученного письма, Гийом должен был уехать в Гранвиль и остаться там дней на десять. Когда он вернулся, Агнес боролась с первыми приступами тошноты из-за беременности, которая оказалась впоследствии если не тяжелой, то по крайней мере утомительной, и положила на время конец близости супругов. Бледная и печальная, молодая женщина ненавидела запахи конюшни, которые приносил c собой Гийом, и еще больше запах табака. Однако, когда наступил долгожданный момент, все прошло как нельзя лучше: Адам Тремэн появился на свет с образцовой корректностью: его мать действительно страдала не более получаса, – Божья милость, которую она приписала молитвам каноника Тессона.
Это рождение было большим триумфом Агнес. Наконец она могла дать своему супругу наследника, которого тот так хотел. Она была такой счастливой, что от всего сердца рассмеялась. По традиции, существующей в знатных семьях, Гийом приветствовал появление своего сына тем, что надел на палец жены кольцо с прекрасным брильянтом…
Когда все вошли в церковь, где ждали изможденный звонарь и священник, у которого полегчало на душе при их виде (с этими Тремэнами никогда не знаешь, что может произойти!), Гийом, выдержавший по пути беспрерывный поток болтовни престарелой госпожи де Шантелу, улыбнулся своей супруге.
– Все-таки мы пришли, сердце мое, – прошептал он. -В какой-то момент мне показалось, что надо будет отложить!
В это мгновение он гордился Агнес и чувствовал себя полностью счастливым. Даже угрызения совести, постоянно испытываемые им из-за своей страсти к леди Тримэйн блекли перед сиянием этого дня, посвященного ребенку, который увековечит его имя. Угрызения совести были достаточно сдержанные, чтобы причинять неудобства, до такой степени ему казалось естественным любить Мари-Дус Она была другим существом и тем не менее составной частью его самого, как его собственная кровь, она запала ему в сердце с первого дня, когда он увидел ее спускающейся по улице Святой Анны в Квебеке, чтобы приземлиться в сугробе. Даже когда Гийом думал, что потерял ее навсегда, он хранил в глубине сердца образ, оставивший слишком яркий след, чтобы когда-либо исчезнуть. Поэтому, когда чудом они вновь встретились лицом к лицу, им даже не пришла в голову мысль бороться с горячей волной, которая уложила их на пустынном пляже, чтобы слиться воедино по закону любви до тем самых пор, пока прилив не прогнал их к менее влажному алькову. Их взаимная страсть не переставала расти, может быть, потому, что им приходилось надолго разлучаться.
По иронии судьбы, Мари-Дус, оставшаяся в Канаде после потери Новой Франции, вышла замуж за сводного брата Гийома – Ришара Тремэна, изменника, который благодаря своей низости и услугам, оказанным впоследствии новым британским хозяевам, превратился в сэра Ричарда Тримэйна – умершего, к счастью, несколько лет назад. Ненависть, которую питал к нему Гийом, – как, впрочем, и ко всей Англии, вместе взятой! – едва ли уменьшилась от этого, и торжество от возможности вновь забрать у этого ненавистного покойника женщину, которой он, несомненно, гордился, удесятеряло в нем радость от удовлетворенной любви.
Сейчас Мари-Дус жила в Лондоне с матерью и своими двумя детьми. Ее присутствие в Гранвиле, в конторе господина Бертеля де Вомартэна, судовладельца и большого друга Тремэна, в тот сентябрьский день 1787 года объяснялось наследством, доставшемся ее матери, госпоже Вер-гор дю Шамбон, которая и послала дочь вступить во владение им.
Гранвильский судовладелец должен был сыграть по этому поводу роль друга и проводника во всех уловках нотариальных контор Котантена. Фактически же сам Тремэн занялся c большой радостью делами своей вновь найденной возлюбленной.
Наследство госпожи Вергор дю Шамбон располагалось на западном побережье, на берегу реки Олонды и в задней части гавани Порт-Бай, которая вместе с Картерэ была самым ближайшим к английскому острову Джерси портом. Первой мыслью было продать это доставшееся по завещанию имущество, но дом сразу же понравился Мари-Дус. Его нельзя было назвать фермой, еще меньше замком, а именно небольшой дворянской усадьбой. Простая постройка, длинная и низкая, хорошо защищенная большой шиферной крышей, служила границей очаровательному саду, который выходил к реке, – он тотчас покорил молодую женщину. Гийому не трудно было убедить ее сохранить усадьбу за собой, несмотря на указания наследницы, которая очень рассчитывала на доход от продажи, но решение было найдено простое.
– Ты заявишь, что хочешь сохранить ее, и отдашь за нее деньги матери, – посоветовал он.
– Видишь ли… я не так богата, как ты думаешь. Ричард был очень расточительным, и если мы и можем еще жить неплохо, то обязаны этим моей матери. Она знает толк в финансах и смогла извлечь доход из того, что нам оставил мой супруг. Единственное, она следит за всем этим… внимательно.
Гийом рассмеялся:
– Насколько я ее помню, она не изменилась! В любом случае вы не получите за нее хорошей цены: это не поместье, а только сад, часть реки и фруктовые деревья, что не так уж дорого стоит в этом довольно-таки диком районе. Но у тебя не будет хлопот с мамой: я попрошу Вомартэна купить ее на твое имя и дороже, чем она того стоит.
– Ты думаешь, она не будет задавать вопросов? Она хорошо знает, что у меня нет больших денег.
– Мы скроем от нее правду. Вомартэн благородный человек. Он почувствовал, что тебе очень хочется жить в этом доме, и, поскольку он им не пользуется, уступил его тебе, сдал, все, что ты захочешь, но в действительности он будет тебе принадлежать. А я буду его поддерживать в хорошем состоянии.
– Почему ты собираешься так поступить?
Прекрасные глаза цвета морской воды увлажнились. Гийом обнял молодую женщину:
– Чтобы иметь место, где тебя можно было бы найти, нежная моя! Я не хочу снова тебя потерять, а если ты сохранишь за собой Овеньеры, я могу надеяться, что ты будешь туда приезжать время от времени. Поскольку, к сожалению, я не могу привести тебя к себе и заявить о нашей любви…
– Я поняла, что от жизни нельзя требовать слишком много. Уже настолько неслыханно, настолько сказочно то, что мы вновь вместе! За несколько дней ты дал мне больше счастья, чем за тридцать лет существования, но это счастье хрупко. Его надо прятать, оберегать. Я думаю, нам трудно было бы найти более прелестное место…
– Итак, ты согласна?
– Ты хочешь, чтобы у меня хватило смелости отказаться? Даже если нас разделят несколько лье, мы будем топтать ту же землю.
Дело было быстро урегулировано. В новом жилище Мари и Гийом предавались любви в течение сорока восьми часов, прежде чем добраться до Шербурга, где Ингу смог переправить молодую женщину в Англию. Действительно, торговля, несмотря на напряженные отношения, не теряла своих прав, и всегда была возможность сесть на торговый корабль, даже на капер. К тому же Шербург вполне устраивал обоих любовников, так как порт был ближе к Порт-Бай, чем Гранвиль, что намного сокращало переезд, почти всегда тяжелый.
Этот переезд Мари-Дус совершала четыре раза за два года, прошедшие после их встречи. Она приезжала в хорошую погоду, так как Гийом категорически возражал, чтобы она рисковала своей жизнью на Ла-Манше в плохое время года. Каждый раз она проводила с ним чуть больше недели, этой нежной и пылкой для двух любовников недели, страсть которых разжигалась разлукой. Потом она вновь уезжала, а Гийом, перед тем как вернуться к себе, проводил в уединении ночь в доме, где оставались еще ее запах, веселые переливы ее смеха, ее нежное присутствие. Ему необходима была эта передышка, чтобы отправиться в Тринадцать Ветров с ясной головой.