После завершения казни Гийом хотел броситься вслед за Адель, но ему удалось только издалека ее увидеть. Толпа, эта страшная толпа, которая не позволила им двинуться с места до самого конца гнусного спектакля, теперь поглотила и ее, она исчезла в этой гнусной пасти, как в пасти ада…
– Мы найдем ее, – заверил Аннеброн, который тоже выжидал. – Я уверяю тебя, мы ее обязательно найдем!
Через день после этих кошмарных событий Гийом и Пьер покинули Париж. По возвращении в Тринадцать Ветров Тремэн объявил траур во всем доме. В церкви Ла Пернель священник, один из тех, кто прятался в Дюресю, отслужил ночную мессу. На ней присутствовали кое-кто из Варанвиля, а также некоторые смелые люди, пришедшие из Сен-Васта…
При свете дня и на глазах у всех Гийом поджег своими руками дом в Ридовиле, который когда-то был подарен им семье Амель, так же он поступил и с домом на солончаке, где они провели свое детство. И все это в ожидании того часа, когда ему удастся добраться до Адель…
Майская ночь, наполненная весенним очарованием, окутала своим темным пологом синюю глубину спокойного моря и изрезанный край прибрежных скал. А также маленькую бухту, где на безлюдном пляже вечерняя волна лизала мягкий песок. На правой стороне ее, под защитой скалы стояла лодка со сложенными пока еще парусами, носом в сторону открытого моря…
Это была одна из тех лодок, которые были закуплены мадам Аткинс и рассеяны по всему побережью, чтобы вывезти из Франции сына Марии-Антуанетты. Обшивка лодки была темного цвета, но паруса и оснастка имели отличительные знаки английских островов…
На дороге, спускающейся из долины к песчаному берегу, показались два человека. Один из них шел, опираясь на палку, впрочем, достаточно твердым шагом. Немного впереди них, крепко держа друг друга за руки, шли двое детей, оба одетые в черное, – мальчик девяти лет и девочка лет семи. Они шли прямо по направлению к лодке, не оборачиваясь и смотря друг другу в глаза.
– Куда вы его повезете? – спросил Тремэн, кивнув в сторону того, кто должен был уехать. – В Англию, к мадам Аткинс?
– Нет. Шпионы революции рыщут там повсюду, но еще активнее шпионы принцев. Он не был бы там в безопасности. Мы поплывем в Голландию, а оттуда присоединимся к принцу Конде, который будет счастлив предоставить монсеньору приют и защиту от посягательств графа Прованского. Мне остается поблагодарить вас за ваше великодушное гостеприимство. Вы дорого заплатили за все!.. Сможете ли вы когда-нибудь простить мне смерть Агнес?
– Вы не должны брать на себя ответственность за это…
– Я не могу согласиться с вами. Если бы я сказал ей всю правду, она, возможно, и не стала бы искать способа присоединиться ко мне и к той борьбе, в которой я принимал участие…
– Правду?
Наступило молчание. Бальи глубоко вздохнул, наполнив легкие свежим воздухом, насыщенным йодом и солью, который принесли волны. Заметно было, что он колеблется, но потом, наконец, решился:
– Вот уже много ночей подряд я в нерешительности: говорить или нет, но я думаю, я все-таки должен вам это сказать. Я не отец Агнес…
Гийому показалось, что он ослышался:
– Что вы сказали?
– Вы все правильно услышали. Не может быть, чтобы она была моей дочерью… Несмотря на то, что об этом думала ее собственная мать. Нет, избавьте меня от вашего растерянного взгляда: я не сошел с ума. Лучше послушайте меня! Я не отниму у вас много времени, так как история коротка.
– Если прилив вам позволит, – сухо сказал Гийом.
– Успею. Я был молод и, признаюсь, безумно любил мадам де Нервиль, так страстно, что вы не можете даже себе представить! Возможно, даже слишком страстно! В ту ночь, когда она, наконец, была готова отдаться мне, силы… оставили меня. Так иногда случается! Несмотря на ее красоту и наши ласки, мне не удалось овладеть ею… И не просите меня объяснять дальше! – добавил он с внезапным раздражением. – Вы сами мужчина и должны понять… На следующий день было объявлено о возвращении де Нервиля, и я уехал… Больше мы никогда не виделись…
– Но и она сама, и старая Пульхерия признались в этом Агнес! Как они могли ошибаться?
– Что касается Пульхерии – тут все просто: ведь я провел ночь с ее хозяйкой. Что до Элизабет… Она была женщиной-ребенком, совершенно неискушенной в любви, и приняла желаемое за действительное…
– Понятно!.. Таким образом, я действительно был женат на дочери Рауля де Нервиля? – медленно прошептал Гийом, и по мере того как эти слова дошли до его сознания, он вышел из себя. – Но почему вы раньше молчали? Почему вы позволили нам поверить этой… сказке?
– Вы помните мой первый приезд? Мне даже не дали возможности вас разубедить. И потом… Агнес была так счастлива, обнаружив это родство, в котором была уверена! Я боялся огорчить и разочаровать ее. Тем более что я так привязался к ней, клетям… к вам, наконец! Но теперь я чувствую, что не имею права молчать и уехать, не раскрыв тайны. Даже если после всего сказанного вы станете меня ненавидеть…
Неожиданно в сумерках раздался скрип роликов: по длине мачты вытягивался парус. К мужчинам подошел матрос и сказал:
– Настало время, месье! Пора отплывать… Оставшись на месте в оцепенении, Тремэн смотрел вслед удаляющемуся Сэн-Соверу. Бальи подошел к детям, наклонился над Элизабет и поцеловал ее в лобик, затем взял за руку Луи-Шарля. Но девочка с рыданиями бросилась на шею своему другу, горячо поцеловала его, потом отвернулась и побежала к отцу, захлебываясь от слез, которые не знала, как удержать… Там внизу мужчина и ребенок уже сели в лодку и отчаливали…
Всхлипывая, Элизабет спросила:
– Я больше его не увижу, правда? Я… больше никогда его не увижу?..
– Кто может знать, – сказал Гийом, но мысли его были далеко.
– А когда он вернется, что он будет здесь делать? Он же король…
Отец ее вздрогнул, склонился над ней и, обхватив руками за плечи, глядя в глаза, спросил:
– Кто тебе это сказал? Девочка рассказала ему, что через несколько дней после приезда к ним в Тринадцать Ветров бальи с мальчиком, когда однажды она с Адамом затеяла ссору, Луи подошел и разнял их, сказав с неожиданной серьезностью: «Нельзя браниться перед королем. Запрещено даже называть друг друга на „ты“…»
Лодка удалялась все дальше в море, уже обогнув скалистый утес. Тремэн взял руки дочери в свои и прижал их к груди, потом поцеловал ее мокрое от слез личико:
– Ты должна забыть обо всем этом, моя крошка! Это слишком серьезная тайна! Тем более для маленькой девочки… Пойдем! Пора возвращаться!
Забыть! Отчаяние Элизабет заставило его вспомнить то, что испытал он сам, когда ему пришлось распрощаться с Мари-Дус! До сих пор он ощущал щемящую боль в душе. А ведь Луи всего только девять лет! Неужели все должно начаться сначала?.. А он сам? Удастся ли ему искоренить из своего сознания мысль, что его горячо любимые дети несут в своих жилах кровь убийцы? Или теперь ему до конца дней своих предстоит вздрагивать по ночам?
Элизабет, понуро опустив голову, шла к коляске, укрытой в зарослях утесника. Потом обернулась и, всхлипнув, сказала скорбным голосом:
– У меня не осталось никого, кроме вас, папа, и Адама. Теперь нам надо любить друг друга еще крепче, правда?
Растроганный этим детским отчаянием и понимая, сколь оно велико, Гийом крепко прижал девочку к своей груди. Что за важность теперь этот старый Нервиль? Все-таки в его детях есть и его кровь, кровь Тремэнов! И он сделает все возможное, чтобы отогнать от своего дома дьявольскую тень презренного предка…
– Я очень сильно тебя люблю, душа моя! – воскликнул он. – И я всегда буду тебя любить, что бы ни случилось!
Перед тем как сесть в коляску, он обернулся и бросил последний взгляд на море. Оно было пустынно. Изгнанник исчез из виду.
Ветер дул с берега, словно отгоняя его скорее подальше от Котантена и от тех, кого он здесь оставил…