— Она проспит теперь долго, до самого утра. Это не ее стезя, у вас с нею на роду писано иное, примите это как данность — и все решится само собой. Тебе не нужно тут оставаться сейчас — иди, развейся, Сетен. Все наладится, она поправится, но пока нужно взять себя в руки…
Нат убежал первым. Ничего не различая перед собой, Тессетен машинально поплелся в лечебницу — проведать выздоравливающего троюродного братца.
Впервые Ал переступил на костылях по палате перед самым появлением мрачного Тессетена.
— Что с тобой? — спросил юноша своего пригорюнившегося приятеля.
Тот крепился, но едва сдерживал отчаяние. Однако так и не поделился бедой, посчитав, что незачем ему это знать. И Ал в самом деле никогда не узнает, что случилось у того дома.
— Ты говори чего-нибудь, братишка. Просто говори.
И, не слушая его, Тессетен уселся полубоком на подоконнике, провожая взглядом садившееся за горы весеннее солнце.
— Паском рассказывал мне о планах создать экспедицию на материк Рэйсатру. Вот повезет кому-то! А я был так мал, что даже не помню Аринору и с тех пор не ездил дальше озера Комтаналэ и Можжевеловой Низменности…
— Что говоришь? — переспросил Сетен, краем уха услышав название далекого континента, на который имел виды кулаптр Паском.
— Говорю, что жалко: вряд ли мне доведется побывать в этой поездке, — пояснил Ал. — А хочется!
Тессетен ощутил, что ему сейчас невыносимо сидеть здесь и слушать трепотню приятеля. Будто чья-то шерстяная лапа, забивая чем-то удушливо пушистым рот и нос, не давала вздохнуть и все теснее сжимала горло.
— Знаешь что, братишка… Мне идти нужно. Я завтра загляну.
Ал растерялся — это был самый короткий визит Сетена, во время которого тот откровенно маялся и не находил себе места, — но возражать не стал. Набросив плащ и капюшон, старший приятель покинул лечебницу.
Тессетен не заметил, как в темноте из-за сугроба возле кулаптория в его сторону сверкнули зеленоватые волчьи глаза.
Ноги сами вывели в городской парк. Здесь было глухо, темно, безжизненно зависли аттракционы, остановленные в конце лета. Сетен любил приходить сюда в любое время года, только раньше все происходило куда веселее — с Натом и Бэалиа, его молчаливыми, но верными спутниками, а потом с Ормоной, когда Ал еще был здоров, а старые волки живы.
Он нашел кусок тонкой фанерки и съехал на ней в котлован, как на санях. Снега — почти по пояс. Давно, видать, не резвились тут зимой дети… Да уже и не зима — первый месяц весны на исходе, а мороз такой трескучий, как будто разгар зимы. Даже климат меняется на Оритане в худшую сторону!
Тессетен потратил некоторое время, чтобы расчистить площадку шагов пятнадцати в диаметре. В небе — черном, готовом просеяться новой порцией снега — мигая, пролетела орэмашина. Он проводил ее огоньки долгим взглядом, пока она не скрылась за вершинами дальних гор.
Ни с того ни с сего вспомнился сон о волшебном мече. Разумеется, у этого клинка существовал реальный прототип — меч, полученный Тессетеном от отца на шестнадцатилетие и когда-то в точности так же доставшийся тому от своего отца. В нем, в этом мече, не было ничего сверхъестественного, если не считать тайны сплава, из которого он был выкован. Секрет древних оружейников-аллийцев крылся в том, что и спустя еще множество поколений узнать возраст меча будет невозможно — он будто бы только что извлечен из плавильной печи и прошел пытку на наковальне. Не было на нем ни декоративных примет, по которым вычислялись бы эпоха изготовления и этнос, ни выгравированного имени мастера.
Иногда Тессетен подходил к стене, на которой был закреплен отцовский дар, и долго рассматривал молчаливую, отполированную до зеркального блеска сталь.
Что-то подкатило к горлу, и, вообразив, будто держит в руках тот самый — волшебный — меч, Сетен сделал выпад и с силой махнул воображаемым клинком в сторону такого же воображаемого противника. Он помнил, что все мечи ори и аринорцев, доставшиеся им от предков — древних аллийцев, расы невольных переселенцев, утративших родину — столь же легки, сколь и прочны, и их без труда можно удержать в одной руке, как стилет или кинжал. Однако Тессетену отчего-то захотелось сделать именно так, как сделал он теперь: ухватиться за длинную рукоять обеими ладонями, поднять его над головой и с силой, сверху и наискось, справа налево, ударить по врагу.
С неба, недоверчиво перемигиваясь, на него посматривали звезды, вокруг же стояла невообразимая тишина, и в ней погасал любой звук. «Бой» ожесточился, и молодой человек совсем забыл о своем одиночестве, о том, что все это понарошку. Он словно вернулся в детство, полное стычек с соседскими мальчишками. Отец или же Паском в свободное время обучали его премудростям поединков, и он был очень талантлив, не забывая ничего из их уроков, а оттого к двадцати годам плечи его стали широкими, некогда долговязая и нескладная фигура обросла мышцами и по-мужски потяжелела, а движения стали уверенно-стремительными. О былых поражениях напоминал только не единожды сломанный нос да шрам у рта.