Тессетен тихонько вошел в палату.
— Узнаешь меня, Ал? — спросил он, едва раненый приятель пришел в себя.
Бледно-серый, вокруг глаз синяки, лицо вспухшее, веки запали — но Ал внимательно глядел на посетителя. Он узнал Сетена, несмотря на сильное сотрясение мозга, и слегка улыбнулся ему мертвенно-бескровными губами.
Тессетен отбросил плащ и протянул ему на ладони новорожденного волчонка:
— Братишка, это Нат. Сын твоего Ната, который только что ушел…
— Ушел? — шепотом переспросил Ал.
— Этот щенок будет твоим, когда ты выздоровеешь…
Украдкою он взглянул на повязки, стягивавшие Ала с головы до пят. Если бедняга и выздоровеет, то на всю жизнь останется калекой. За что ему, мальчишке, такое испытание? Если бы Тессетен мог, он забрал бы у брата эту напасть — ему казалось, что старшему, взрослому, будет проще справиться и пережить, чем юнцу.
А губы тем временем продолжали что-то говорить через маску-усмешку, через нарочито-отстраненный тон:
— Бэалиа только что ощенилась, просила передать…
Лицо Ала расцвело улыбкой, едва щенок завозился на его перебинтованной груди. А Сетен подсел к постели:
— Как ты, братец? Живой?
* * *Жена — так непривычно было называть эту красивую девочку женой! — ждала его возле лечебницы, кутаясь в длинный сине-зеленый плащ с оторочкой из чернобурки. Под плащом на ней, кажется, было праздничное платье, подол которого она уже безнадежно испачкала грязью, добираясь сюда по осенней слякоти.
Ормона взглянула на слепого щенка и кривовато улыбнулась:
— Преемственность поколений?
— Не обижайся, я не успел тебя предупредить… — он еще неловко, неуверенно ткнулся губами в ее щеку.
— Жив твой друг? — не ответив ничего насчет обид, спросила девушка. Она выпростала руку из меховой муфты и ласково провела узкой ладонью по его некрасивому лицу. — Он не умрет. Поверь мне.
— Паском наказал вынянчить этого щенка, а я понятия не имею, как это делается… Обычно этим занималась сама Бэалиа…
Они медленно побрели к шоссе. Ормона спрятала слепыша в свою муфту, а Сетен обнял ее за плечи, чтобы согреть.
— Я тоже не нянчила щенков, но подозреваю, что его можно кормить молоком из пипетки.
Звереныш согласно пискнул. Наверное, он уже основательно проголодался во время долгого путешествия. Люди засмеялись.
* * *— Никогда не прикасайся к моим волосам! — велела Ормона во время их первой же ночи вдвоем.
— А что у тебя там? — попытался пошутить Тессетен и, потянувшись к ее прическе, вполне серьезно получил по рукам.
— Это моя просьба, — мягко объяснила девушка. — Маленькая, но ультимативная. Потому что хоть ты и познакомился с моей тетей, хоть и женился после этого на мне, убить тебя я все еще могу.
Это была их старая шуточка, смысл которой понимали только они двое… ну и, пожалуй, старый Нат, чей новорожденный щенок сейчас дремал на мягкой подстилке в коробке у печи и сквозь сон, сытый, слушал голоса людей. Малыш вспоминал перипетии всех прошлых своих жизней, поскольку так уж получилось, что был он не обычным волком…
— И все-таки — почему я не могу прикасаться к твоим волосам?
Тессетен не мог понять, как могут не нравиться прикосновения к голове, это ведь так приятно!
— Нервный бзик такой! — огрызнулась жена и самозабвенно соврала, выдумав на ходу: — Не терплю, когда их пачкают руками.
— А если я не трону их руками? Если, скажем… — он показал на свои губы.
— А это — сколько угодно, моя любовь!
И свою резкость она тут же утопила и растворила в страсти, с которой словно родилась. Сетен понял, что запрет на прикосновение к волосам — совсем ничтожная плата за те часы, когда они могли отныне быть друг с другом, забывая об остальном мире. Хотя сам по себе этот запрет был странен и подозрителен, она имела право на маленькие секреты. В конце концов, он мог целовать ее блестящие душистые пряди, вдыхать аромат каких-то духов или цветов, и она не была против!
— Ты такая странная… — сказал Сетен, любуясь ее лицом, юным и безупречным, любуясь мягкой тенью от пушистых ресниц, любуясь приоткрытыми, припухшими от горячих поцелуев губами и гибким налитым телом, которое будто бы так и просилось быть выточенным в мраморе. — Ты ведь хотела увидеть Ала, так почему теперь…
Ормона растворила черные глаза, быстро, словно ящерка, облизнула губы, провела тонким пальцем по его плечу, забавляясь тем, как бугрятся под кожей крепкие мышцы: