Юного порученца никто в суматохе просто не догадался выставить вон. И теперь он потрясенно замер в полумраке дальнего угла палатки. Не сводя глаз с обоих: знаменитого как подвигами, так и жестокостью эвитанского полководца, маршала Всеслава Словеонского, и капитана Роджера Николса. Своего друга. Лучшего и в этой армии — единственного.
Серж прекрасно понимал, что сейчас творится с Джерри. Перед Всеславом и полковники языки глотают.
А Роджер — застенчив о природы. И никогда не позволял себе и намека на высокомерие с теми, кто уступал ему годами или званием. Впрочем, первых в Восточной армии — раз-два и обчелся.
А от одного взгляда Волка до костей пробирает словеонской стужей. Даже если ты ни в чём не виноват.
— Мои солдаты храбро дрались… — пробормотал друг. Краска прилила к его лицу.
А льда в серо-стальных глазах князя хватит, чтобы выморозить Южное море!
— Вы что-то путаете, капитан. — Сержа прошибло стылым ознобом. Хоть Северный Волк угрожает и не ему. — Я приказывал им драться? Или всё-таки сжечь змеиное гнездо вместе со змеями? Отвечайте! — почти проорал князь.
— Господин маршал, там были женщины и дети. Пленные эвитанцы! — выкрикнул Роджер. — Я надеялся их освободить.
— И потеряли больше тридцати солдат. А ваших любимых «женщин и детей» дикари перерезали прежде, чем вы до них добрались. Всё это было говорено-переговорено в штабе. Вы решили, что умнее всех? — вновь обманчиво-вкрадчивые нотки. — Цена самоуправству вам известна.
— Нет! — вырвалось у Криделя. Вперед любых мыслей.
Но на какого-то корнета никто не обратил и внимания.
— Через час вы будете расстреляны. Рекомендую потратить это время на завещание и письма близким, а не на молитвы. В светлый Ирий вы всё равно не попадете. Увести арестованного!
— Я рад, что тебе позволили меня навестить, — вымученно улыбнулся Роджер. — Налить?
Сам он к вину и не притронулся. Ни одна из бутылок не откупорена.
Джерри просто сидел, не шевелясь. Всё это время — до самого прихода друга. Никаких бумаг он тоже не писал — неоткрытые чернила валяются в стороне.
— Я — третий сын, — грустно объяснил Роджер, заметив взгляд Сержа. — Тем, что у меня есть, распорядится отец. А писать мне некому.
— Джерри, — прошептал Кридель ему в самое ухо, — мы сбежим по дороге. Волка в лагере нет — он ждет на плацу. Офицеры — там же. Тебя поведут всего трое или четверо. Я зарядил пистолеты. Будь готов кинуться в лес. Здесь рядом — граница. Переплывем Танн, и мы — в Квирине!
А если не выйдет — погибнут вместе. Но жить, бросив друга на произвол судьбы, Серж не сможет!
Он впервые порадовался, что его родители — приемные. Позор ложится лишь на родных. А значит — Серж решит за себя сам. Ни на кого не оглядываясь.
Ставшая чужой палатка, ненужное вино. Смерть как коршун точит когти. Караулит на пороге. Но возьмет она или двоих, или не одного.
— Спасибо! — сжал другу руку Роджер. — Но ты не должен рисковать из-за… Поверь, я заслужил смерть!
— Что?! Да ты… — Кридель чуть не задохнулся. — Ты же хотел как лучше!
— Да нет, в этом я не раскаиваюсь. Но… ты не всё обо мне знаешь, Серж. Я давно хотел рассказать…
— Ты — мой друг. И не хотел сжигать эвитанских женщин и детей. Это — всё, что я хочу знать. И я тебя спасу!
— Нет!
— Да!
Роджера охраняет лишь трое. Но — против одного корнета. Беглецам просто должно не повезти…
Только прихоть судьбы распорядилась иначе.
В тот страшный день Серж впервые в жизни выстрелил в спину. Своему. Пусть и словеонскому дикарю, по дороге к месту казни оскорблявшему насмешками Роджера!
Следующему корнет Кридель разрядил пистолет прямо в ошеломленное лицо. Он успел обернуться, этот второй. И даже дернуться за оружием. А дотянуться — уже нет.
Дотянулся Роджер — застрелить третьего, кинувшегося бежать. Нельзя стать изменником наполовину. Предательство необходимо довести до конца — иначе зачем было начинать? Но как же это страшно!
Беглецы успели уйти. И переплыть Танн — прежде чем их хватились. И даже выкрикнуть квиринскому караулу, схватившему беглецов по ту сторону реки:
— Мы сдаемся!
Роджера Серж больше не видел. И ничего о нём не слышал.
Его самого привезли в Сантэю. И определили именно в эту тюрьму. Почему-то. В одну камеру с беглыми мятежниками — участниками восстания Арно Ильдани…
Криделя здесь никто не осуждал — ни один человек. Его без оговорок приняли в «свои». Вот только сам он чувствовал себя чужим.