Четыре шага - вдоль, три - поперек.
Толстая ржавая решетка на окне - сам Ауэнт позавидует. Едва оставшись одна, Ирия с силой потрясла ее.
Ага, мечтай, что все вокруг - кретины!
Топчан у стены. Жесткое одеяло и еще жестче - тюфяк.
У другой стены - лавка. На ней - пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими пользуются кухонные девчонки - из самых бедных семей.
Таз на полу. Ведро в углу.
Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил. И ни намека на свечи.
Устав от битвы с решеткой, Ирия присела - почти рухнула на тюфяк. Сдаваясь.
Зябко обняла руками колени.
Наверное, прошло час или полтора. Попробуй здесь точно определи. Часы ушли в прошлое вместе с родным домом. Всё ушло.
Осталось лишь молча сидеть на топчане, отрешенно глядя перед собой. В стылую тьму камеры. До конца своих дней.
Как медленно тянется ночь - первая в череде многих. Мрак в камере, за окном, в душе.
Лишь тусклым пятном - светло-зловещий лунный лик.
Тусклым. Слабым-слабым.
В душу неотвратимо ползет дикая тоска. А с ней - отчаянное желание колотить в дверь чем попало!
Ирия, успокойся. Имей гордость. Кто-нибудь и так обязательно придет. Рано или поздно.
Узницу должны кормить. Не для голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя... если за родство с мятежником полагается плаха - что уготовано отцеубийцам?
Если до утра никто не явится - вот тогда Ирия грохот и устроит!
Но от утра отделяет ночь. Нестерпимо хочется пить, а кувшин - пуст.
Ну кто мешал вдоволь напиться из Альварена? Пока была возможность? Ну связали бы. А сейчас заперли - разница-то в чём?
...Папа уехал, когда получил то письмо - с герцогской печатью. Уехал, прихватив с собой почти весь гарнизон замка. И велел маме с детьми и десятком оставшихся солдат отправляться к ее брату. А она сказала, что проклянет мужа - если тот посмеет "сдохнуть за чужую честь".
Они рассорились насмерть. Впервые в жизни...
А может, и не впервые. Просто Ирия прежде не замечала. Как и многого другого.
А Эдвард Таррент всё равно уехал.
В следующий раз дети увидели отца уже после в с е г о. Бегства половины слуг и предательства монахинь. Сомкнувшихся над головой Анри ледяных волн. Ужаса с Эйдой, дороги в тюремной карете, Ауэнта, приговора.
И теплого - по-настоящему весеннего! - дня казни. Солнечных бликов на золотых волосах и белоснежном мундире маршала-словеонца. Спасителя чужих жен и детей.
Папа объявился потом. Исхудавший, избегающий смотреть в глаза. Сказал, мать не вернется. Решила посвятить себя Творцу.
В михаилитском монастыре Ирия ждала отца две недели. И не знала тогда, чего хочет больше: обнять виновника всех бед или убить. Но когда увидела - кинулась на шею и разрыдалась...
Скрип ключа раздался, когда непроглядно-черное небо за зарешеченным окном выцвело в тон амалианских балахонов. Девушка подскочила пружиной.
Но открылась не дверь. Всего лишь маленькое, узкое окошко. Чуть больше головы.
И явило обрамленное капюшоном немолодое женское лицо. Бесцветное, с сухо поджатыми губами.
Кинувшаяся к двери пленница едва не отшатнулась - такое равнодушие и пустота сквозят из тусклых чужих глаз.
- Иди сюда. - Голос - так же пуст и равнодушен.
Ирия очнулась.
- Я невиновна! - торопливо проговорила она, бросаясь к окошку. - Я - невиновна!..
- Давай кувшин.
Лицо исчезло. Вместо него в оконце влезла худая желтоватая рука. С миской неаппетитной на вид каши.
Поверх варева - ломоть черного хлеба. Явно черствого.
Некрашеная деревянная ложка торчит из миски, как весло из монастырской лодки...
- Что? - опешила Ирия. Ошеломленно принимая то, что здесь считается едой.
В Ауэнте и то кормили много лучше. Или это потому что - смертников?
- Кувшин давай - если хочешь пить, - всё так же отрешенно велела монахиня. Уже готовясь закрыть окно.
- Подожди! - девушка метнулась к лавке, сунула старухе упомянутый предмет.
Кувшин пролез с трудом, его пришлось слегка наклонить вбок.
- Я невиновна! Меня зовут Ирия. Ирия Таррент! - торопливо проговорила под журчание воды узница. - Мне нужно поговорить с матерью! Я знаю, она зде...
Кувшин, брызгая водой, втиснулся обратно. Окно захлопнулось.
- Да что же это такое?! - пленница с яростью саданула в дверь ногой. Еще и еще... - Откройте! Откройте!! Откройте!!! Я - невиновна! Откройте!!!..
Вновь - окошко. Не дверь.
- Прекрати буянить, - так же равнодушно изрекла тюремщица. - Будешь орать - свяжут и закуют. Будешь лежать кулем в подвале. Имей в виду - горшки тебе подставлять никто не станет. Или крыс отгонять. Они - голодные. Связанному могут и отгрызть что-нибудь... Полежишь там годик - запоешь по-другому. Если выживешь.
Оконце захлопнулось вновь.
Ирия бессильно осела вдоль стены. Это можно считать концом! Враги избавились от дочери - как и от отца.
... - Ты - самый замечательный отец в подзвездном мире! А еще у тебя - самая промерзшая Башня в подзвездном мире.
Папа так давно не улыбался столь открыто, искренне...
Воспоминание ожгло печатью горя и ярости. И вины - за всё несказанное и несделанное.
Зарешеченное окно, равнодушная полная луна. Выстывшая камера - на всю оставшуюся жизнь.
И фамильная гробница - для отца. За него уже никто не отомстит. Убийцы станут пировать на его костях.
Ну уж нет!
Ирия бешено сжала кулаки.
Не дождетесь! Это еще не конец!
Перебьетесь. Она не сдастся! Пока не знает как, но выберется отсюда! И убийцы - заплатят! За всё и сполна!
3
Ирия не сдалась. День, ночь, другой день... От тусклого рассвета до промозглого заката. И наоборот. Без конца. Усталая белка в опостылевшем колесе. Летняя белка в рыжей шубке - угодившая в зимнюю клетку.
Самое трудное - вовсе не голод. И не постоянный стылый озноб. Невыносимее - ничего не делать. С сумеречного утра и до раннего вечера.
Когда совсем недавно, дома, Ирия читала сестрам баллады - еще не понимала своего счастья. У нее тогда были сёстры, баллады, чернила, перья и бумага. И возможность выходить из замка.
А главное - был живой папа! Мы никогда не дорожим тем, что у нас есть. Оценим - лишь когда потеряем навеки!
Узница тренировалась часами. Вкладывала в финты и выпады всю ярость и отчаяние, копившиеся в душе. Отец хотел бы видеть дочь именно такой - несломленной и не утратившей сил. И подаренных им навыков.
И это дома ее считали тощей? Видели бы сейчас - после местной кормежки и бесконечных упражнений. Одни мышцы и жилы. Не сказать, что девчонка, - примут за мальчишку. И ни на миг не усомнятся.
Жаль лишь - тренировки не отнимают и половины дня. Не того, что светлый, а вообще. А свечей узникам не положено. Стемнело - ложись спать.
Бесполезно, но каждый день пленница пыталась докричаться до монахини, подающей еду. На всякий случай. Ответа не было. Лишь - "возьми миску", "подай кувшин".
А вот колотиться в дверь Ирия больше не пробовала. Перевес в силе - не на ее стороне. Девчонке, даже тренированной, против рыцарей-монахов не выстоять. Папа не хотел бы видеть ее в стылом монастырском подвале - больной и искалеченной. Папа...
Она лишь настаивала на разговоре с матерью или с аббатисой. Имеет узница, в конце концов, право на исповедь? Ее ведь не отлучали от церкви. Должен же Ирию кто-то, наконец, выслушать! Нельзя же живого человека пожизненно замуровать за чужое преступление! И забыть о нем.
Оказывается - можно. Но как же жутко это осознавать!
На пятый день к прочим требованиям узница добавила просьбу давать больше воды. Кувшина едва хватает на питьё. Ирия пыталась еще выкраивать на умывание лица. Но мытьё волос и всего остального, не говоря уже о стирке, осталось в мире прошлого.