— Ну и что же, — внезапно воскликнул я, — что из того, что она замужем! Что значит это слово? Что в нем такого необычайного, чтобы приходить от него в ужас? Неужто в этих нескольких ничего не значащих словах кроется некая тайная сила, которая воздействует на слух иначе, чем все остальные звуки человеческой речи?
И к тому же — что такое брак? Разве не зиждется он на капризе людей, позднее освященном предрассудками и узаконенном обычаями? По какому праву эти деспотические узы рабски сковывают будущее в угоду настоящему? Какова природа этой странной клятвы, которая на всю жизнь подчиняет наши привязанности минутному произволу? И где тот дерзкий, что может сказать о себе положа руку на сердце: «Теперь я клянусь не любить больше».
Но людям показалось недостаточным навеки приковать одного человека к другому, превращая в бесконечную пытку этот союз, который составил бы их счастье, будь он создан только любовью и скреплен только чувством!.. Ведь чаще всего их соединяют, не спрашивая согласия их сердец, не сообразуясь с их склонностями; душевный мир целого поколения приносится в жертву суетным заботам, хладнокровно обдуманным условностям; за деньги отдаются тайны любви, которые делаются позорными, становясь продажными, и робкая девушка, еще недавно внушавшая к себе лишь нежность и страсть, вынуждена делить брачное ложе с отвратительным стариком, уподобляясь не раскрывшейся еще розе, которую пересаживают на могильный холм.
Не таков был умысел провидения; в стремлении своем оградить нас от невзгод оно пожелало, чтобы все, что дышит, было счастливо; оно любовно и заботливо придало всем людям черты внутренней гармонии, оно вложило в каждого из них какие-то смутные влечения, ставшие приметой и залогом любви.
Виновен ли я в том, что человеческие страсти нарушили закон природы и уничтожили то, что создано богом?
И если я смог сохранить чистоту помыслов средь всеобщего растления, смог сберечь свежесть чувств средь раздирающих общество смут, разве не имею я права сбросить с себя иго, придуманное для того, чтобы обуздать порок?
Душа моя восстала против этой очевидной нелепости и в ужасе замерла.
Грянул гром.
Глава восемнадцатая
Последнее прости
Едва только первый луч зари проник в хижину, как я решился снова пойти к Стелле. Я желал ее видеть и вместе с тем страшился этой встречи: роковое слово, прозвучавшее накануне, неотступно следовало за мною, как неумолимый враг.
Я подошел к маленькому полю; знакомый шиповник пострадал от грозы, и его оголенные ветки поникли, почти касаясь земли.
Кусты дрока были опалены молнией.
Я вошел в комнату Стеллы; она лежала на грубом ложе, покрытом циновкой из камыша; тело ее окутывал темный саван, плотно стянутый на груди; распущенные волосы в беспорядке падали на ее плечи. Она была бледна, но как только я вошел, ее бросило в жар, дыхание участилось, и щеки запылали лихорадочным румянцем.
Я остановился поодаль, ожидая, что она заговорит со мной.
— Я ждала вас, — сказала Стелла с горькой улыбкой, — мне многое надо вам сказать.
Я сел.
— В жизни каждого из нас наступает час, когда человек становится собственным судьей, — начала она. — Этот час настал теперь для меня.
— Час этот будет счастливым, если божественное правосудие не покарает меня так, как покарал голос совести!
— На мне лежит вина с того самого дня, как я увидала вас впервые. Увидев, я полюбила вас. Приговор судьбы жесток и обрушился на меня всей своею тяжестью. Неужели вы думаете, что божий суд будет милостив к неверной жене?
Помолчав минуту, она продолжала:
— Я рождена в знатной семье, прославившей свое имя доблестными подвигами, — мы оказались в изгнании. Я потеряла отца еще в раннем детстве — теперь я оскорбила его память! Мать моя умерла здесь — я осквернила ее смертное ложе! Они дали мне в супруги избранника души моей — я обманула его!
«Стелла, — сказал он, в последний раз целуя меня и вырываясь из моих объятий, чтобы стать в ряды тех, кто пытался отстоять обреченное на гибель дело, — Стелла, сохрани мне любовь свою». А я не сохранила ее для него. Несчастный, отверженный беглец, он скитался в чужом краю, изнемогая от усталости, терпя нужду, страдая от голода и жажды; но он постоянно думал обо мне и находил утешение в моей любви; моя же любовь оказалась неверной!