Модернизм всегда занимал скромное место в литературе Америки. «Классики» американского формализма и авангардизма Г. Джеймс, Г. Стайн, Э. Паунд, Т. С. Элиот, Г. Миллер были экспатриантами, и их влияние на живой литературный процесс в Новом Свете было незначительно. Больше того, в их книгах видели что-то «неамериканское». Ранние поэтические эксперименты У. К. Уильямса и Э. Э. Каммингса были известны лишь ограниченному кругу посвященных. «Большого» модернистского романа в его завершенном виде американская литература первой половины столетия, можно сказать, не знает.
Модернистское мироощущение захватило значительную часть творческой интеллигенции США именно после второй мировой войны, когда либерально-буржуазное сознание Запада оказалось неспособным объяснить Мюнхен, Дрезден, Освенцим, Хиросиму... Художественная мысль Америки металась между сиюминутной данностью маккартистской мании и метафизическим мраком всеобщего самоистребления в результате возможной ядерной катастрофы, то попадая в молотилку «массового общества», то добровольно прячась в подземелье, чтобы «наслаждаться неслышной музыкой собственного отчуждения» (Р. Эллисон. «Невидимка», 1952). Многие художники стали воспринимать бытие как бессмыслицу. Они и их герои разделяли мучительный анархический вскрик хеллеровского Иоссариана в «Уловке-22» (1961, русский перевод): «Да, я за хаос, старый, добрый, не радиоактивный хаос!» Мир и историю начали преподносить в образах балагана, борделя, бестиария, бедлама, бойни.
Эволюцию американской модернистской прозы последних лет можно проследить, сопоставив два романа писателей среднего поколения — Томаса Пинчона (родился в 1937 г.) и Джона Ирвинга (родился в 1942 г.). И в «Радуге земного притяжения» (1973) и в «Мире по Гарпу» (1978) выразилась атмосфера времени, когда по глубокому наблюдению критика Джона Олдриджа «единственной реальностью становится постоянная вероятность катастрофы».
«Радуга» — сложнейшее литературное сооружение. Читать книгу — все равно что разбираться в груде чертежей, где отсутствуют множество важных листов и утеряна спецификация.
Запутанный лабиринт, подпольная сеть, секретная система, тайный заговор — это излюбленные идеи-образы Пинчона, его метафоры мира и вместе с тем собственного творческого метода, который американская критика сближает с «принципом неопределенности» в квантовой теории.
В первом романе с зашифрованным названием «V» (1963) Пинчон вел своего героя по лабиринтам европейской истории, от сараевского выстрела до начала второй мировой войны, и подводил его к огорошивающей мысли, что катаклизмы XX века — результат «Заговора, Которому Нет Названия». В «Радуге» такой злодейский, чудовищный «заговор» сплетен «Ими» задолго до второй мировой, однако и с разгромом гитлеровской Германии и установлением мира «Их» предприятие продолжает работать».
Странствия героя романа, лейтенанта американской армии Тайрона Слотропа, по взбаламученной Европе лета 1945 года — это безудержная пародия, модерная перелицовка плутовского романа, заглядывающего на задворки эпохи и издевающегося над ее явными и тайными пороками. По книге кружит жуткий хоровод гротескных, претерпевающих непонятные метаморфозы фигур.
Слотроп — условный, обобщенный тип обыкновенного американца эпохи НТР и невиданных общественных переворотов, обманутого, оболваненного и запрограммированного на молчаливый конформизм. В детстве он подвергся бесчеловечному эксперименту и с тех пор находится под неусыпным негласным контролем. Предприятие его отца через посредников вело дела с «И. Г. Фарбениндустри». Работая на войну, немецкий химический концерн-спрут сотрудничал с гигантским нефтяным картелем «Шелл», державой, которая «не имела ни родины, ни лица, ни культурного наследия, не примкнула ни к одной из сторон в войне, зато выгодно эксплуатировала планетарный, глубоко залегающий пласт, откуда выкачивают всевозможные виды корпоративной собственности». Это — прямой публицистический голос автора. В хаосе событий прозревается закономерность, в сумасшествии постепенно проступает система. «Они» — это могущественные военно-промышленные метакартели, наживающиеся на производстве оружия и боеприпасов, не знающие ни национальных границ, ни политических разногласий.
Томас Пинчон отважился на комплексное художественное исследование механики подавления личности в условиях развитой капиталистической системы — от искуснейшего, «невидимого» манипулирования сознанием до создания оружия массового уничтожения. Особенности мировоззрения автора и его поэтики поставили существенные пределы этому исследованию. Но глубокий пессимизм писателя свободен от юродствования и циничного глумления над человеческими ценностями, он имеет даже определенную моральную цель: любыми средствами предупредить о нависшей над человечеством опасности.