– А вы не страдали от одиночества? – удивился Ренар.
Женщина покачала головой:
– Ничуть. Другой жизни я не знала. Для меня это было нормально. С детских лет я привыкла думать, что всегда должна рассчитывать только на себя. Одиночество сделало меня независимой. Это очень пригодилось мне в дальнейшем, поскольку моя мать занималась контрабандой. Это было обычным делом среди капитанов, но она, по-видимому, ввязалась в какое-то крупное дело. Комм-полиция выследила ее и захватила корабль. Я тогда находилась в порту – делала разные покупки. Узнав о случившемся, я ничего не могла поделать. Я понимала, что, стоит мне высунуть нос, меня тоже схватят, произведут психическую чистку и передадут коммам. Поэтому я осталась на Каливе.
– А вы когда-нибудь чувствовали вину за то, что не пытались выручить свою мать? – спросил Ренар, сознавая бестактность своего вопроса, но понимая, что Мавре Чанг надо выговориться.
– Нет, – честно ответила женщина. – Мысленно я, тринадцатилетняя девочка ростом чуть больше метра, строила бесконечные планы о том, как я ворвусь туда, нападу на них, героически спасу мою маму и умчусь на ее корабле в неведомый мир. Но у меня не было ни единого шанса. Они увезли ее, а корабль конфисковали. Я осталась одна.
– Судя по вашему тону, коммов вы терпеть не можете, – заметил он. – Для этого существует какая-то особая причина?
– Они убили мою семью! – почти выкрикнула она. – Мне было всего пять лет, но я их прекрасно помню. Синдикат торговцев губкой силой и путем фальсификации голосования превратил мир Харвича в комм-мир, а мои родные – моя настоящая семья – до конца пытались бороться с ними. Всю эту историю я узнала от Маки Чанг, моей приемной матери, когда стала постарше. Когда произошел переворот и начался комм-процесс, выяснилось, что наша семья не может покинуть планету. Каким-то образом – не знаю, каким, – для моего спасения удалось нанять астронавта, пилотировавшего грузовой корабль с оборудованием для комм-процесса. Забавно: через столько лет я все еще помню его. Странный маленький человек в яркой одежде с сильным металлическим голосом, всегда имевшим несколько оттенков. Некоторые оттенки, как я впоследствии поняла, выражали отъявленный цинизм, но за всем этим чувствовались благородство и доброта, которые он тщетно старался скрыть. Смешно, но я даже помню его имя. Он так же реален для меня, как моя мачеха. И вот о чем я думаю, оглядываясь назад: удивительно, что такой избалованный пятилетний ребенок, как я, без криков и соплей отправился куда-то с совершенно незнакомым человеком, В нем было нечто такое, что сразу вызывало любовь и доверие. Такого, как он, я больше никогда не встречала.
Ренар не считал себя психологом, но он понял, какое глубокое впечатление произвел этот человек на Мавру Чанг.
– Вы пытались разыскать его? – спросил он. Женщина пожала плечами:
– В течение нескольких следующих лет я была слишком занята тем, чтобы остаться в живых. К тому времени я узнала, что он, по-видимому, уже умер или с ним что-то случилось. Должна признаться, что, когда я его описывала, многим людям казалось, что они узнали его, но их рассказы оборачивались пустой болтовней. Кое-кто утверждал, что я пересказываю легенду, повествующую о мифическом капитане-астронавте, который никогда не существовал, о герое одного из эпических сказаний, бытующих среди представителей всех профессий. Однажды я встретила капитана, настоящего ветерана, и он сказал мне, что этот человек действительно существовал. По его мнению, он был бессмертным, а родился в незапамятные времена, на заре истории.
– Как звали этого легендарного капитана? – спросил Ренар.
– Натан Бразил. Правда, странное имя? Кто-то сказал мне, что так называлась доисторическая страна, одна из первых космических держав.
– Вечный Жид, – произнес Ренар как бы про себя.
– Что?
– Существует легенда, связанная с одной из древних религий, называемой христианством, – начал объяснять охранник. – Христианство – это ответвление еще более непонятной и древней религии, известной как иудаизм. Христиане рассеяны по всему космосу. В основном их связывает тра… – Он запнулся, глядя на нее в смущении и тревоге. – Тра…
– Традиция? – предположила Мавра.
– Именно так. Почему я не смог произнести это слово?
Он тут же забыл об этом, но женщина испытала жуткое чувство. Началось!
– Итак, христиане считали, что в незапамятные времена жил некий еврей, который объявил себя сыном Божьим, – продолжал Ренар. – За это власть предержащие убили его, так как боялись, что он возглавит революцию или что-нибудь в этом роде. Но христиане верили, что он воскрес. Сохранилось предание, согласно которому какой-то еврей проклял его во время казни; и за этот грех нечестивец осужден скитаться по свету до тех пор, пока богочеловек не вернется к людям. Ваш Натан Бразил – прямо как персонаж легенды, переброшенный в новейшее время.
Она кивнула.
– Я никогда не верила всем этим байкам о бессмертных, летающих на грузовых кораблях, но куча астронавтов, не верящих ни во что, верят в его существование.
Ренар улыбнулся:
– Вот вы и нашли объяснение загадки, мучившей вас всю жизнь. Если это широко распространенная легенда, любой знающий ее капитан грузовика мог подражать ему, мог даже убедить других астронавтов в том, что он и есть та самая легендарная личность. И он пользовался бы у них таким уважением, какое никто никогда бы не оказал обычному капитану. Его считали бы сверх… сверх… о черт! – закончил он раздраженно, не в состоянии произнести нужное слово.
Мавра поняла, что он хотел сказать.
– Не знаю. Может, вы и правы. Но в этом человеке было нечто особенное, нечто такое, что я не в силах объяснить.
– Маленькие дети, – заметил Ренар, – всегда чересчур впечатлительны. И зачастую их впечатления весьма странные.
Мавре хотелось прервать этот разговор – отчасти потому, что он слишком ее волновал, отчасти потому, что трудности Ренара, связанные с произношением длинных слов, которые он употреблял, постепенно возрастали. Он начал заранее обдумывать фразы и употреблять слова, которыми прежде не пользовался. В сущности, трудности эти не были столь очевидны, но говорить он стал медленнее, осторожнее, с запинкой.
"Завтра, – подумала она мрачно, – эти слова вообще станут для него недоступны. Но раз уж ему хочется продолжать беседу, лучшее, что я могу сделать, это как можно больше говорить самой".
Ренар явно обрадовался возможности вернуться к прежней теме и забыть о таинственном Натане Бразиле.
– Вы сказали, что в тринадцать лет остались одна, – напомнил он. – Пришлось нелегко? Мавра вздохнула:
– Я очутилась в совершенно незнакомом мире с несколькими монетами в кармане. Выглядела как восьмилетний ребенок и даже не знала языка улицы. Но по крайней мере коммам я не досталась. Мой новый мир назывался Калива. Он был экзотический и примитивный. Базары под открытым небом, крикливые разносчики и торговцы – шумное, грязное, кишащее людьми место. Я понимала, что любому человеку, который рискнет здесь остаться, понадобятся деньги и защита. У меня не было ни того, ни другого. Я начала осматриваться и сразу обратила внимание на кучу нищих – и настоящих бедняков, и мошенников, и калек, которые не могли позволить себе обратиться за медицинской помощью. Их оказалось столько, что полиция боялась их гонять, а люди не отказывали им в подаянии. Обходя базары и улицы, я наблюдала за теми, кто добывает деньги, за теми, кому ничего не дают, и соображала относительно того, что следует делать мне самой. Последнюю пару монет я потратила на то, чтобы купить у какой-то маленькой девочки ее грязные лохмотья. В сущности, это была рваная простыня, в которую следовало заворачиваться, как в сари. Немного грязи – и я стала выглядеть как заправский уличный мальчишка. Тогда я пошла работать.